Поэтому Лёка бесцеремонно, даже хамовато, развязно хрипловато сообщила музыкантам, что она собирается петь, и весело махнула им рукой.
— Мать-командирша, — усмехнулся ударник, судя по всему одобрительно.
И Лёка запела… Она пела и настороженно, стараясь скрыть напряжение, следила за реакцией лохматого очкарика. А его глаза менялись… Из насмешливых сделались оценивающе-внимательными, потом чересчур серьезными и, наконец, почти ласковыми… И Лёка поняла, что победила…
Когда она замолчала, лохматый поправил свои спадающие с носа очки и спросил:
— Тебя как зовут?
Детка, вновь захотелось добавить Лёке…
— Леокадия Ананова, — отчеканила она.
— Фу! — поморщился лохматый. — Ну и фамилию ты себе выбрала! Нет, это не пойдет! На такую не клюнет ни один зритель. Только обсмеют! Надо срочно подобрать сценический псевдоним… Это очень важно, поскольку тебе предстоит прожить с ним всю жизнь… И петь лишь с ним, понимаешь?
Лёка кивнула.
— Какие будут предложения? — повернулся очкарик к своему ансамблю.
Музыканты начали сосредоточенно размышлять, оглядывая Лёку, словно примеряя к ней возможные варианты фамилий-псевдонимов. Она ждала, подавленная и недоумевающая.
— Леокадия Тихая, — наконец изрек ударник.
— Почему Тихая? — робко пискнула Лёка.
— Потому что не Шумная! — хохотнул ударник.
— А что, ничего… — протянул-пропел лохматый. — Мне нравится… Так и запишем… Завтра в двенадцать нуль-нуль — на репетицию. Опоздаешь — убью! Отныне ты подчиняешься мне и слушаешься во всем меня одного! Усекла? Это я тебе говорю! А то, что я говорю, — железно!
Лёка снова послушно кивнула. Она так вымоталась за последние полчаса, что могла, не глядя, подмахнуть свой смертный приговор, не то что во всем согласиться с этим растрепой…
Глава 13
Небо набухло снегом и неторопливо размывалось зарозовевшим от холода близким рассветом. Бессонная Лёка смотрела в окно на чужие шторы напротив. Они сейчас оставались темными. Ей абсолютно нечего делать дома… Ее сюда никогда и не тянет. Весь мир — в одной точке, «горячей точке» Кир… Вся жизнь сбилась в один большой нескладный ком… Она всегда летела к Кириллу, как жеребенок к матери, и становилась радостной лишь в одном-единственном случае — держась за большую надежную мужскую ладонь…
Но ведь нельзя жить, замкнувшись на одном человеке… Себе дороже… Или можно?.. А может, как раз так и нужно?.. Но она живет как бы сбоку припека, лепниной на чужом здании, задуманной для собственного развлечения глупым фантазером-архитектором, считавшим себя обязанным нацепить на дом множество лишних деталей… Со стороны они смотрятся довольно нелепо, жалко прилепившись к стенам… Она никогда не будет жить с ним под одной крышей. Никогда… Но почему?..
— Справедливости захотела? — усмехнулся бы сейчас Кирилл. — Вот чухня…
Да, захотела… А что в этом необычного?.. Все хотят… Но далеко не все получают… Или думают, что не получили, а на самом деле все тип-топ, как положено, всем по заслугам, всем сестрам по серьгам…
Лёка перевернулась на бок и снова взглянула на темные шторы соседнего дома. Что делать дальше?.. Сколько еще лет ей жить рядом с Кириллом, держась за его руку и зная, что он ей не принадлежит?.. И никогда не будет принадлежать… Хотя неизвестно, кому он действительно принадлежит… А дом… Ну, мало ли у кого какой дом… Или даже несколько домов… Но Дольников — большой и сильный. А она — маленькая и слабая. Она ничего не понимает, не умеет, не знает… Кроме одного — без него пропадет… Но он тоже пропадет без нее… И еще неизвестно, кто быстрее и страшнее.
Хотя, скорее всего, это просто фантазии и преувеличение опасности. Ничего такого не произойдет. Никто из них не сгинет, с пути не собьется, не изойдет слезами и мечтать о добровольном и скоропостижном, необдуманном уходе из жизни не станет. И она, Лёка, его единственная отрада — а ты забыла о дочках? — просто уедет, наконец, за бугор, к отцу… За славой, за деньгами, за покоем… А он… Ну что он?.. Он останется здесь, рисуя свои декорации, тусуясь с двумя женами и множеством других разноцветных юбочек…
Лёка скоро получит музыкальное образование… И начнет петь с ансамблем «Маятник»… Почему он так называется, Лёка еще выяснить не успела. И очень скоро ей придется жить абсолютно самостоятельно… Самой… Значит, без него… Как это она сможет так жить?! А ведь это неизбежно…
После приезда в Москву Лёка, снова тайком от родственников, попробовала петь в ресторанах. Ее сразу же взяли в «Москву». Но продержаться там Лёке удалось два с половиной месяца. Немногим больше, чем на своей малой родине. Здесь начались откровенные приставания каждый день. Липли и вязались и подвыпившие посетители, и музыканты, и официанты… В довершение всего пристал метрдотель…
Но интерес к мужикам, который так жарко горел в ней после развода с ангелоподобным Сашенькой, угас. Никакие страсти Лёку больше не томили, словно исчерпанные до конца.
«Посмотрела бы сейчас на меня мамочка, какая я стала примерная, порядочная, скромная… Прямо настоящая Тихая! — радовалась про себя Лёка. — И редкая дуся…»
«Их много, а я одна», — подумала Лёка о своих новых ухажерах и бросила ресторан. Ей даже не доплатили положенных денег. Но Лёка уже боялась идти туда и требовать свое законное… Кабацкая певица, думала она с горечью, ты и в кабаке не в силах удержаться долго… Тебе нет места нигде… Но разве «нет» — это ответ?.. Стоило подыскать другой… И поскорее…
Предметы в комнате понемногу обретали свои цвета, сбрасывая ночные тени, как пижаму. Ночь бережно хранили только углы комнаты, пряча черную неподвижность, как преступник скрывает до поры до времени нож.
Пора вставать и собираться — сначала на учебу, потом на репетицию… Тут тютюхаться некогда…
Земля круглая, попыталась неловко утешить себя Лёка. Так что обязательно, хочешь не хочешь, вернешься обратно… А каждому из нас нужно кого-то любить, чаще всего того, кто окажется под рукой, и жить на своем острове.
Она теперь чудненько освоилась и прекрасно живет в этом мире. Ну, местами-периодами не очень прекрасно…
Очевидно, от перенапряжения Лёка тогда простудилась и заболела, чем вызвала страшный гнев лохматого руководителя «Маятника».
— Лева, я охрипла, — сообщила Лёка и услышала в ответ жуткий звериный рев в соответствии с именем. Она перепугалась и затрещала: — Но это всего только на два-три дня. К концерту я поправлюсь…
Первое Лёкино выступление с ансамблем планировалось через десять дней.
— Знаешь, у Льва Толстого есть о Пьере Безухове такая фраза: «Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все-таки выздоровел». Кажется, единственная у него юмористическая. Гений психологии и философии к юмору не тяготел.
— Какой уж юмор при тринадцати детях! — рявкнул тезка великого писателя и в бешенстве швырнул трубку.
