«Да, — сказал Хромов, — здесь хорошо кормят, хотя и без затей…»
«Оставьте затеи нам, старикам, — прервал его гипнотизер. — Но, честно сказать, мое мнение о городе не изменилось. Я вижу, что здесь, как и везде, можно неплохо устроиться, если иметь средства и уметь их тратить, и только… Согласитесь, этого недостаточно для счастья! Попробуйте вина, кажется, плутовка не обманула, отменный вкус…»
«Вы — гипнотизер?» — в лоб спросил Хромов.
«Я вместо него. Все гипнотизеры — один гипнотизер. Это давно уже не тайна. Об этом пишут Шпигель, Черток, Леонтьев».
Хромов не знал, что его потянуло за язык, но это был единственный шанс узнать правду:
«До вас в гостинице останавливался один человек…»
«Не продолжайте. Знаю — в пятьдесят первом номере. Его убили. Отчасти поэтому я здесь. Так сказать, заместитель покойника».
«И вы за себя не боитесь?»
«Боюсь, но страх — естественное состояние. Конечно, неприятно, если подстрелят из-за угла или удавят в темноте, но — от судьбы не уйдешь, что уж тут мудрить и лукавить. И потом, где бы я ни был, у меня всегда находятся защитники. Вот вы, например. Разве вы не придете мне на помощь, если, не дай Плутон, случится такая необходимость? Впрочем, надеюсь, все обойдется и ваша помощь не понадобится».
Хромов думал, что, вступив в разговор с гипнотизером, придется преодолевать стену недоверия, и ошибся. Гипнотизер охотно пустился в рассуждения о своей профессии. Должно быть, он привык к расспросам и между ложками тыквенного супа непринужденно выдавал обкатанные фразы.
«Во время выступления следует гипнотизировать не тех, кто выходит на сцену, эти уже заранее на все согласны и беспрекословно выполнят любой приказ, а тех, кто остается в зале. Пользуясь тем, что их внимание сосредоточено на вас и вы держите их взгляды, как сотни нитей, в кулаке, можно внушить им, когда смеяться, когда рукоплескать, когда высказывать сомнение, а когда в ужасе откидываться на спинку кресла. В этом секрет успеха. Заставить какую-нибудь дурочку раздеться и прокукарекать или прочесть мысли какого-нибудь оболтуса, у которого их раз-два и обчелся, каждый сумеет. Задача — внушить сидящим в зале и ждущим от вас чуда, что вот эта голая девочка, изображающая курицу, или этот растерянный паренек, которому в голову пришла ваша мысль, и есть то чудо, ради которого они сюда шли, платили за билет!»
Если это так, подумал Хромов, то, судя по кислым отзывам побывавших на представлении, гипнотизер ты плохенький, ну скажем — средний. Теоретик.
Но, словно отвечая на его безмолвную критику, гипнотизер добавил:
«Лично я стараюсь делать так, чтобы зрители уходили с первых моих выступлений не то что разочарованными, но смущенными тем, что не могут дать однозначную оценку увиденному, — понравилось или не понравилось, довольны или возмущены…»
«Но зачем?»
«Видите ли, молодой человек, ничто так не страшит и ничто так не притягивает людей, как неопределенность. Многие приходят вновь и вновь только потому, что надеются, наконец, составить ясное мнение о том, что им довелось увидеть в прошлый раз. А те, кто еще не побывал на сеансе, услышав невнятные отзывы, спешат лично разрешить возникшие у них сомнения. Уж я-то, наивно думают они, сумею распознать что почем!»
Он раскручивал свои теории, а Хромову, который вообще теорий не жаловал, хотелось расспросить гипнотизера о его жизни, кто его родители, где он учился своему искусству, в каких городах выступал, был ли женат, нет ли у него случайно дочери… Этот странный человек наверняка встречался со множеством интересных людей, попадал во множество необычных ситуаций, но как к нему подступиться, Хромов не мог себе представить и потому вынужден был выслушивать общие рассуждения. Он чувствовал, стоит задать какой-нибудь «наводящий» вопрос, и доверие, которое вроде бы установилось между ним и гипнотизером, лопнет. Судя по всему, гипнотизер не был тем человеком, который только и ждет приглашения, чтобы обрушить на собеседника подробности своей жизни. Не трудно было догадаться, что он холит и лелеет свою биографию и не отдаст ее никому даже во временное пользование. То, что он говорил, и было той стеной, которой он себя обносил, чтобы укрыть личную жизнь от любопытства. В сходной ситуации Хромов поступал точно так же, хотя порой и случались срывы, после которых он, проболтавшись, месяцами не находил себе места.
«Когда мы говорим о гипнозе, о внушении, о чтении мысли, мы говорим отнюдь не о власти. Власть — это временное избавление, отдых, отсрочка, „колесо обозрения“. Покатались и хватит, до следующего раза, до следующего выигрышного билета. Власть — это секс, не имеющий продолжения, раболепное господство над вещью своего „я“, научно выражаясь — фантазм, который не желает, хоть тресни, воплощаться в реальности. Власть — это то, чего стыдно. Что, скажите, тут общего с гипнозом? Да ничего! Гипноз — это сон, который и есть реальность, другой не дано. Божественная видимость, послушная мановению руки, указанию пальца. Чистая махинация, в которой слова, произнесенные не терпящим возражения тоном, играют ведущую роль. Занавес поднимается! Труппа в полном составе, включая осветителей и гримеров, выходит на сцену. Списание долга и сытые метры души под расписку поэта…»
Гипнотизер улыбнулся, показав большие, блестящие зубы, которые Хромов ожидал скорее встретить у какого-нибудь плотоядного клоуна, чем у склонного к лирическим грезам гипнотизера. Рано я в него поверил, подумал он. Уже завтра окажется, что он всего лишь contradictio in adjecto или того хуже — подставное лицо. Сомнительное приобретение. Перебор. Недобросовестная реклама сильнодействующего бессмертия.
«Вы тоже притязаете на бессмертие? Ладно, ладно, не прибедняйтесь! По глазам вижу… А кстати, дайте-ка посмотрю, так и есть — тускло-голубые, матовые, с зеленым глянцем по краю. Но я никогда не соглашусь с тем, кто видит во всем происки Бога. Я верю в лучшее будущее, в персональную утопию, номер в гостинице со всеми удобствами, включая обслугу: без правописания. В детстве я коллекционировал старые веера, копался в помойках…»
Пока гипнотизер говорил, в небе произошли перемены. Растворенная в послеполуденном зное мглистая дымка сгустилась, и, серебристым пологом завешивая море, с веселой внезапностью посыпал мелкий, но густой дождь. С навеса над террасой побежали витые струйки.
«Ну и ну!» — покачал головой гипнотизер.
Официантка подошла к балюстраде, облокотилась, прищелкнув каблуком, и подставила ладонь под одну из струек. Дотронулась мокрыми пальцами до щеки, провела по шее.
«Моей жене приснилось, что будет дождь, ее сны сбываются…» — сказал Хромов.
Гипнотизер улыбнулся как человек, который знает больше, чем хочет показать.
«Она больна?»
«Да, ничего не помогает».
«Ничего?»
«Ничего».
«Странно… Мне кажется, я бы мог вам помочь».
«Вы?» — искренно удивился Хромов.
«Только я».
