Новости с воли, передаваемые адвокатом, были противоречивыми.
Со слов защитника, Важа Сулаквелидзе уже знал о том, что в сизо 48/1 «крестника» не приняли за вора. Важа объяснял это интригами, которые якобы плетут русские жулики против кавказцев и Сулаквелидзе лично.
Но зато один из бойцов Шенгелая, участвовавших в наезде на фирму-должника, за достаточно скромное вознаграждение согласился взять вину на себя. Следствию было наплевать, кто именно пойдет «паровозом»: если есть преступный эпизод и есть человек, который во всем сознается, почему бы не взвалить весь груз на него?!
— Следствие подходит к концу, — сообщил защитник, — где-то через месяц дело передадут в суд. Крепитесь, Отари Константинович. Ваши друзья делают для вас все возможное. Я тоже. А теперь нам следует изменить тактику поведения на следствии. Вот, послушайте…
Легко сказать «крепитесь»! Особенно тут, в мрачном сизо, особенно без привычных атрибутов шикарной вольной жизни, особенно когда переступал порог тюремной «хаты» в одном качестве, а теперь вот среди простых «мужиков»…
Тем не менее Отари крепился.
Чтобы задобрить сокамерников и лично Гурама, несколько раз передавал, как и положено, на «общак» деньги, сигареты и продукты. Лавэ, табак и «бациллы», конечно же, были приняты, но отношение к «апельсину», снисходительное и чуть-чуть пренебрежительное, тем не менее осталось.
Это пренебрежение, сквозившее в интонациях, в жестах, зачастую просто во взглядах, все больше злило Шенгелая. От постоянного недосыпания, спертости воздуха и переживаний он осунулся, похудел, почернел. В интонациях Отари даже при разговоре со следователем и адвокатом сквозила скрытая агрессия.
Казалось, еще немного, и прорвется гнойник, назревший в душе Шенгелая, и агрессия эта, ядовитая и зловонная, выплеснется наружу.
Так оно и случилось.
Круг развлечений на любой «хате» сизо, как правило, невелик. Книги, газеты, телевизор, настольные игры «под интерес», рассказы о прошлой, вольной жизни. Иногда подследственные демонстрируют друг другу фотографии, переданные адвокатами или родными, — ночные клубы, казино, новомодные забугорные курорты. Впрочем, долго хранить фотографии в тюрьме считается дурной приметой. Фото, как правило, возвращают на свободу через тех же защитников или свояков.
Именно с фотографии все и началось.
Адвокат Шенгелая по просьбе подследственного передал несколько снимков: Отари в Испании, на роскошных пляжах Коста-Браво, Отари в Швейцарии, на модном горнолыжном курорте, Отари в Америке, в Диснейленде, Отари в Ялте, в бассейне интуристовской гостиницы…
На последней фотографии Шенгелая был запечатлен с двумя молодыми длинноногими девчонками. Он уже не помнил, кто они и откуда, не помнил даже их имен. Кажется, снял их там же, в «интуре», наврал с три короба, полежал с ними на пляже, а потом затащил к себе в номер, где по очереди отодрал обеих.
Так получилось, что ялтинский фотоснимок попался на глаза тому самому люберецкому пацану, с которым Шенгелая и делил нары на «пальме».
— Можно глянуть? — спросил он, косясь на снимок.
— Смотри, конечно, — буркнул Отари, протягивая карточку.
Люберецкий смотрел на фотографию долго, пристально, морща жирный лоб, как человек, который пытается что-то вспомнить. Наконец, растянув в резиновой улыбке толстые губы, произнес:
— Во, бля, наконец въехал! — толстый палец уперся в изображение девушки слева от Отарика. — Это же Катька, я с ней в одной школе учился! — говоривший хотел было еще что-то добавить, но Шенгелая некстати перебил его:
— Не знаю, где ты с ней учился, но в рот она берет классно!
Собеседник осекся.
— Что ты сказал?
— Говорю, скрипочка, минетчица она грамотная, — при воспоминании о групповухе в гостинице «Ялта» Отари сладострастно закатил глаза.
Широкая ладонь люберецкого легла на снимок.
— Постой, постой, в каком году, ты говоришь, это было?
— В прошлом. А что?
— Так вот где она, оказывается, слонялась! А говорила, к подруге в деревню под Рязань уехала, грибы собирать… Ты хоть знаешь, чья она сестра? Знаешь, какой у нее брат авторитетный?!
— При чем тут сестра, брат? — хмыкнул Шенгелая и тут же попытался отшутиться: — Все люди между собой сестры или братья.
— Брата ее зовут Дима. Раньше он в нашей бригаде за экономиста был, бизнеснюг жирных просчитывал — наезжать или не наезжать. А теперь свой бизнес открыл. Уважаемый человек. Если бы он об этом узнал, он бы тебе очко на британский флаг порвал.
Последняя фраза заставила Шенгелая страшно побелеть.
Как какой-то бритоголовый молокосос, бычье из бычья, смеет говорить такие вещи ему, пусть не признанному, но все-таки вору? И еще пугать его каким-то люберецким уродом?!
— Да пошел ты на хер! — неосторожно выпалил Отари, начисто позабыв, что тут, в тюрьме, такое адресование приравнивается к пожеланию опустить собеседника.
И началась драка — жуткая, беспощадная.
Шенгелая не отличался хлипкостью сложения и трусливостью: еще в отрочестве он слыл одним из лучших бойцов родного Сагареджо. Но и соперник был не робкого десятка, к тому же он явно занимался каким-то силовым видом спорта.
Удар! — Люберецкий пружинисто отлетел в сторону, но на удивление скоро нашел в себе силы подняться. Он пропустил еще один удар в торс и один в ухо, но уже спустя несколько секунд, по-борцовски захватив Отари рукой за шею, повалил врага на пол и принялся методично и безжалостно бить его головой о цемент.
Первым отреагировал Гурам.
— Эй, пацаны, вы что, совсем оборзели? Драка на «хате»?!
Арестанты из окружения «смотрящего» бросились разнимать противников. Спустя минуту оба они, все еще ощущая в себе злое кипение нереализованной агрессии, стояли перед Анджапаридзе.
— Вы что, хотите, чтобы сейчас сюда ментов немерено привалило? Чтобы на нас мусорской спецназ тренировался? Тогда всем нам достанется, — медленно и веско произнес Гурам и, переводя взгляд с молодого пацана на Шенгелая, добавил: — Как тебе, земляк, не стыдно?! Ты ведь сюда вором заехал, а ведешь себя, как пьяный малолетка. И кто ты после этого?
Отари стоял от Гурама в каком-то полуметре. Ноздри Шенгелая гневно раздувались, пот, смешанный с кровью, застилал глаза.
— Кто я? — глухо спросил он.
Анджапаридзе взглянул на земляка с явной неприязнью, но тем не менее нашел в себе силы промолчать — видимо, он хотел замять этот инцидент. Тем более что не правы были оба противника.
— Так кто же я, шэни дэда? — истерически крикнул Отари, срываясь на грузинский мат — мол, я твою маму трахать хотел.
— Что ты сказал? — тихо, но с явной угрозой спросил «смотрящий», не поверив своим ушам.
