— Баксов… Или слабо?
Конечно, опытный Кашкетин сумел пронести с собой в камеру деньги: арестант прекрасно понимал, что без денег в тюрьме и на зоне долго не протянешь. Денег было вроде бы порядочно, целых пятьсот рублей, но их предстояло растянуть на неопределенное время: на зоне, куда отправлялся Коля, могло не оказаться работы, а это означало нули на лицевом счете и, как следствие, полуголодное существование.
— У меня нет баксов, — с сожалением произнес Кашкет.
— А что у тебя? Рубли? Ничего, проиграешь, по курсу посчитаем.
— По какому?
Равиль высунул голову из-за занавески:
— Пацаны, сколько теперь бакс в обменке стоит?
— Шесть, — отозвался один арестант.
— Вчера по радио передавали: вроде бы по шесть двадцать покупают, — сообщил другой.
— Ну что, Кашкет, — Равиль аккуратно поправил занавеску-простыню, — я баксы ставлю, а ты рубли. Давай твои «деревянные» по шесть двадцать будем считать, идет?
— То есть один кон — шестьдесят два рубля?
— Ага. Ну так что?
— Давай, — Колина рука потянулась к лежавшей на одеяле колоде, — двадцать конов, потом подбиваем лавэ и расчет. Нормально?
Сперва удача сопутствовала Кашкету. Из двадцати конов он выиграл четырнадцать, из которых три — вчистую, «бурой», то есть имея на руках сразу три козыря. К концу вечера денежные запасы удачливого игрока пополнились приличной суммой долларов, которые Равиль сразу же отдал сопернику.
На следующий вечер картежники вновь сели за «буру». И вновь Кашкетину повезло: из двадцати конов он выиграл тринадцать. Татарин оказался игроком не менее азартным, чем Коля…
— У меня только тридцать баксов осталось. — Равиль тяжело вздохнул, извлек из-под стельки ботинка две замусоленные купюры по пять долларов и две по десять. — Или проигрываю, торможу, и все на этом, или… Давай еще три кона.
Наверное, в тот момент Кашкету следовало остановиться — ведь по всем правилам тюремной игры картежник, независимо от выигрыша или проигрыша соперника, имеет право в любой момент сказать «нет», и никто не вправе его за это осудить.
Наверное, следовало подальше запрятать выигранные баксы, радуясь удаче.
Наверное, следовало вообще больше не прикасаться к «стирам» на этой проклятой Краснопресненской пересылке.
Но азарт игры пьянил Колю, как вино, и шелест колоды звучал самой сладкой музыкой. Он верил в свой фарт, в свою удачу и, видимо, потому решил посадить Равиля «на рогатину», то есть выиграть у него последнее.
— Теперь я банкую, — небрежно сообщил он, перетасовывая колоду.
За остаток вечера Кашкет умудрился спустить и выигранные баксы, и даже свои кровные пятьсот рублей; соперник, заметно повеселев, честно посчитал их по шесть рублей двадцать копеек, оставив проигравшему бумажную мелочь.
— Все? — Равиль вопросительно взглянул на Кашкета.
— У меня больше ничего нет, — пытаясь сохранить невозмутимое выражение, произнес тот.
— Дорога на волю есть?
— Ну, есть… А что?
— Я тут еще долго париться буду, — прищурился татарин, — дело мое на доследование отправили. Ты кассационку писал?
— Адвокат писал. А что?
— Давно?
— Позавчера.
— Значит, минимум четыре дня в запасе имеешь. Хочешь, могу в долг сыграть. На четыре дня.
Оставаться в безденежье перед лицом неизвестности — для Кашкетина это был полный крах. Он все еще верил в свой фарт, он все еще надеялся отыграться, он уже не чувствовал, как срывается с тормозов… К тому же Коля сильно рассчитывал на свою старую любовницу Зинку — в случае чего можно было бы попросить ее передать хоть какие-то деньги через адвоката.
И потому, помедлив, кивнул:
— Давай… В долг как даешь — со счетчиком, без счетчика? — Кашкет имел в виду проценты.
Татарин нахмурился.
— Да ладно тебе… Я ведь не барыга, чтобы людям счетчик включать. Если есть желание играть, давай на тех же условиях — десять баксов кон. А через четыре дня, то есть двадцать второго, или долларами отдашь, или рублями по курсу, какой будет на тот день в обменке… — Отдернув простыню-занавеску, татарин подозвал нескольких арестантов, коротко изложив суть вопроса: — Пацаны, все слышали про наш уговор?
— Ага…
— Короче, еще раз: или баксами, или рублями по курсу на день отдачи. Мне все равно. Тут сто баксов, — Равиль небрежно пододвинул стопку мятых долларовых купюр. — Это тебе в долг. Послюнявь-ка пальцы…
— Все верно, — кивнул Кашкет, пересчитав отдельно рубли и отдельно доллары.
— Тогда давай…
Сто долларов Коля просадил меньше чем за час и, только проиграв, понял, в сколь неприятную историю он влетел. Он стал должником, попав в полную зависимость от Равиля. Надо было как можно скорей связаться с Зинкой и уломать ее в четырехдневный срок передать на пересылку сто баксов или шестьсот двадцать рублей.
Впрочем, «неприятной» эту историю можно было назвать разве что в день проигрыша — спустя всего лишь сутки Кашкет осознал всю глубину пропасти, на дне которой он оказался…
День 17 августа 1998 года стал для России черным. В стране неожиданно разразился небывалый экономический кризис, немедленно переросший в кризис политический.
Самым расхожим понятием в Москве стал глагол «ползет!..» — имелся в виду курс доллара относительно рубля. Народ бросился скупать все, что представляло маломальскую ценность. В пункты обмена валюты выстроились километровые очереди, и президент Франклин со «стольника», столь часто изображаемого на витринах обменок, лишь презрительно поджимал тонкие губы под табличкой «Валюты нет». Многомиллионные состояния в несколько дней превращались в прах. Московские проститутки с Тверской снизили цены, соглашаясь брать даже рублями по умеренному курсу.
А доллар полз вверх, точно столбик ртути в градуснике под мышкой больного. И никто не знал, когда он остановится.
Естественно, такое положение вещей не могло не коснуться московских тюрем, где часть взаиморасчетов между арестантами по традиции ведется в валюте. В том числе и осужденного Коли Кашкетина, ожидавшего этапа в следственном изоляторе номер три.
— …Нет, брат, так не пойдет. — Равиль, аккуратно пересчитав рублевые купюры, отложил их обратно.
Кашкет и сам понимал, что не пойдет. Уговор дороже денег: договорились рассчитаться или в валюте, или в рублях по курсу на день отдачи — значит, надо неукоснительно соблюдать условия договора. Выигравший совершенно прав: какое ему дело до какой-то там Межбанковской валютной биржи или спекуляции финансистов!
— Мы по-другому договаривались, — продолжил татарин и внимательно, выжидающе взглянул на проигравшего: мол, что ответишь?
