Иван Алексеевич неторопливо подливает в граненый стакан остывшей заварки и, отхлебнув, вновь закуривает «беломорину».
— Иногда, конечно, начинался мертвый сезон, когда ни копейки не брали. Видели, что опасно. Потому что среди наших «рексов» случалось немало стукачей — сами не брали и другим не давали. Начальству-то тоже надо было коррупцию в своих рядах разоблачать. А то неправдоподобно получалось: бутырский «спец», хлебное место, и ни единого взяточника. Но мы стукачей быстро вычисляли и выживали потихоньку. А вообще, я лишь два случая помню, когда на наших круто наехали. Оба раза в девяносто четвертом. В ноябре на «спецу» тепло на несколько недель отключили, и грузинские воры, которые у нас сидели, в отместку очередную разморозку устроили.
— А как?
— Да просто! Разослали всем письма, это у них «малявы» называется, чтобы арестанты козлов-«баландеров» гнали в шею, а «дачки» с воли совсем не брали. Прикидываю, что потом на Краснопресненской пересылке да на зонах сделали с теми, кто отказался воров поддерживать. Представляешь, Андрюха, больше четырех тысяч зеков в одно утро от пайки отказались. Мол, объявляем массовую голодовку, пока нам нормальные условия не создадут. По тем временам такое только на Западе было. Приехала комиссия, как водится, нашла недостатки, устроила вздрючку… Ну, несколько человек выгнали. Это — второй раз. А первый раз куда хуже было. Был у нас такой скандал в 1994 году. У нас потом в течение года половину штата сменили. Кого якобы по собственному желанию, кого на пенсию досрочно, как меня. Двоих под суд отдали. А история известная, потом все газеты о ней писали. Кагэбэшный спецназ Бутырку штурмом брал. Неужели не слышал? Короче, сидел когда-то у нас на «спецу» то ли вор, то ли авторитет Сибиряк, — продолжал вспоминать Иван Алексеевич. — Я его как теперь помню. Здоровый такой бугай, важный, плечи — что двое моих. Авторитета этого в Бутырке и теперь добрым словом поминают. Потому что любили его все, и «хозяин» тюрьмы, товарищ Орешкин, бывший музыкант, кстати говоря, и мы, «рексы».
Честный такой, открытый, а главное, не жадный: если кого-нибудь из своих подогреть хотел, никогда на деньги не скупился. Уже потом выяснилось, что он не только зеков подогревал, но и наших «рексов» тоже. Короче, законтачил этот Сибиряк с двумя нашими контролерами: Игорем Савкиным и Колей Ерохиным. Они его на допросы к «следакам» да к адвокату чаще других и водили. И никогда вещи его не трогали. Попробуй обшмонать его!
Потом Сибиряка этого на волю отпустили, а дружки его на «спецу» сидеть остались. Он и с воли связь с ними поддерживал — друзьям да подельникам сигареты, чай, продукты и водку передавал. Был там еще такой грузин, Шакро его звали… Тоже вор в законе. Представляешь, Андрей, лицо забыл, фамилию тоже забыл, а вот глаза его до сих пор забыть не могу. Бывало, посмотрит — жить не хочется. — Иван Алексеевич тяжело вздыхает и, потушив папиросу, продолжает печально: — Не знаю, то ли у Сибиряка к этому Шакро какие-то неотложные вопросы имелись, то ли просто по другу соскучился, но только решил он на бутырский «спец» нелегально наведаться. Меня-то в той смене не было, я вообще на больничном был и, как все произошло, лишь позже узнал.
Иван Алексеевич долго и горестно молчит — видимо, те печально известные события до сих пор волнуют его. В бывшем охраннике борются два чувства. С одной стороны, обида, что после «банкета» в Бутырке он, в числе многих других, был вынужден уволиться с хлебного места. А с другой — благодарность судьбе, что в ту злосчастную ночь с двадцатого на двадцать первое мая его не было на дежурстве. А ведь он, старый и заслуженный человек, вполне мог оказаться на месте кого-нибудь из осужденных коллег.
Чай в граненом стакане, остывая, подергивается асфальтовой паутиной, и бывший охранник, а ныне вахтер студенческого общежития цедит холодный напиток по инерции, не ощущая вкуса.
— Сергей этот, Сибиряк, человек вроде бы неплохой был, но посуди сам: кому он этим своим дурацким банкетом лучше сделал? — наконец подает голос отставной «рекс». — Обидней всего, что из-за этого банкета все наши ребята так или иначе пострадали. Да и не только мы — арестанты в первую очередь. Проверками нас замучили, контролем… Тени собственной боялись, по ночам бессонницей мучились. Первые три месяца после того штурма вообще ничего с зеков не брали, что бы те ни сулили. Следственное управление нас крутило, РУОП, контора… Новых контролеров набрали, а мы их не знаем — что за народ? Может, специально стукачей подобрали…
Иван Алексеевич тяжело поднимается из-за стола, подходит к окну, одергивает занавесочку и невидящим взглядом смотрит на пустынную ночную улицу.
— Да и журналисты эти, щелкоперы гребаные, года полтора на каждом углу трубили: коррупция, взятки… Мол, за деньги в тюрьме все можно купить… Ну и хорошо, что можно. Хуже было бы, если бы нельзя. Кому плохо станет, если я зеку пачку чаю, спичечный коробок анаши или бутылку водки продам? Они там в камере чифирь себе пусть заварят, водки выпьют, папиросу с анашой по кругу пустят — глядишь, и мозги от долгого сидения за решеткой не закипят. И мысли дурные в голову не полезут: бунтовать, вены себе резать да голодовки устраивать. Да и нам хорошо, потому что выгодно… И все довольны. Как и эти лоботрясы студенты, которые у нас с тобой водку по ночам покупают. Зарплата, что ли, у охранников высокая? Или льготы какие-нибудь особенные предусмотрены?
ИЗ СПРАВКИ МВД
Работа контролера следственных изоляторов входит в десятку самых опасных для жизни профессий. По оплате сотрудники следственных изоляторов и ИТУ на одном из последних мест в системе МВД.
На выцветшие, прозрачно-голубые стариковские глаза вновь наворачиваются слезы. Иван Алексеевич неторопливо достает из кармана пиджака скомканный клетчатый платок, разворачивает его и, утерев глаза, долго и обильно сморкается. Слушатель сочувственно смотрит на рассказчика и, понимая, что монолог этот затронул самое больное место бывшего «вертухая», не задает никаких вопросов.
Иван Алексеевич прячет платок в карман и, с шумом отодвигая стул, усаживается на прежнее место.
— Теперь от старых кадров в Бутырке почти никого не осталось. Прежних контролеров потихоньку убрали, новых поставили: думали, молодые брать не будут. Ага, не будут! Куда больше нашего дерут! Да беспредельничают, чего у наших никогда не случалось. Видят, что арестант, который не сегодня-завтра на суд да на пересылку идет, не в авторитете… ну, в смысле, не бандит и не вор. Возьмут у него деньги, а потом еще и кинут. Мол, какие деньги? Мы их у тебя при шмоне отмели, как по закону и положено. При нас такого не было…
А вообще, сам посуди, куда без нас деться? — с неожиданным надрывом вопрошает говорящий. — «Рексам» безработица не грозит, мы везде всегда будем нужны: коммунистам, социалистам, демократам, либералам… Бандиты, воры и убийцы были, есть и будут во все времена. А значит, во все времена будут и тюрьмы. А какая же тюрьма без охраны?! А вообще, если вдуматься, чем мы от арестантов отличаемся? Что они, что мы — за решетками, в вони этой тюремной. Только зеков после суда на пересылку, на этап и на зону. Срок отмотают или амнистии дождутся — и все, вольный человек. А нам по этим коридорам да по лестницам до пенсии топать… Так-то.
