Накануне нашего с Горбачевым отлета в Мадрид на международную конференцию по Ближнему Востоку, где впервые за десятилетия предстояло усадить евреев, арабов и палестинцев за один стол, в прессе выступил Козырев, который, явно отдавая себе отчет в том, что говорит чушь, потребовал сокращения аппарата союзного МИДа… в десять раз. Прилетев в Мадрид, мы узнали, что Ельцин провозгласил эту нелепицу уже с трибуны российского парламента, к тому же под бурю аплодисментов. Даже мой американский коллега, госсекретарь США Джеймс Бейкер пожимал плечами.
Советским и зарубежным журналистам, которые тут же бросились ко мне, я сказал, что отношусь к этим заявлениям как к метафоре:
– Если долго не встречавшийся вам приятель скажет, что не видел вас тысячу лет, вы не воспримете его слова буквально…
В репортаже по радио и телевидению все мои рассуждения относительно ближневосточного мирного процесса были аккуратно пропущены, зато хохму с метафорой повторяли по всем каналам по нескольку раз.
Была тут какая-то связь или нет, но, вернувшись из Мадрида на два дня позже Горбачева, я прямо во Внуково-2 узнал от своих заместителей, что Минфин России «снял МИД СССР с финансирования». Звучало это дико, но фактам соответствовало. Российские структуры как взяли на себя все финансово-экономические рычаги управления страной в дни путча, так и держались за них вопреки элементарной логике. Получалось, что союзное правительство сидело в кармане у республиканского. Горбачев, которому я тут же все рассказал, не нашел ничего лучшего, как адресовать меня к Ельцину. Борис Николаевич опять был полон добродушия:
– Тут действительно наш министр Лазарев вместе с Геращенко сработали под одну гребенку. Это, конечно, глупость, это мы поломаем.
Сомнений не оставалось: роли были распределены так, что окружение задиралось, а шеф дул на раны.
Я уже клал трубку на рычаг, когда услышал последнюю его реплику:
– Но вообще-то говоря, это звоночек…
Перед моим отлетом в Лондон послом Борис Николаевич позвонил мне и пожелал успехов на новой работе. Просил великодушно не забывать интересов России. Рекомендовал не огорчаться: «Шеварнадзя есть Шеварнадзя…»
Потом были два его визита в Лондон. Сначала он прилетел в самом конце января 92-го года – впервые за рубежом в новом качестве, всего на несколько часов по дороге в Нью-Йорк, где по инициативе английского же премьера предстояла внеочередная сессия ООН на высшем уровне – неформальная инаугурация нового российского лидера и вновь избранного генсека ООН Бутрос Бутрос Гали.
Накануне было достигнуто, пока в предварительном порядке, соглашение с Бушем относительно нового резкого сокращения стратегических ядерных вооружений. В аэропорту журналисты спрашивали российского президента, будет ли он требовать от Джона Мейджора сокращения британских ядерных потенциалов.
– Обязательно, – хорохорился Борис Николаевич. – А как же? Если Россия и США, надо чтобы все!..
Мейджор чувствовал себя неуютно. Боялся, что лейбористы разыграют эту карту против него в начинавшейся предвыборной схватке.
За столом переговоров я, руководствуясь чисто прагматическими соображениями, шепнул Борису Николаевичу, который и тут затянул было ту же песню:
– Стоит ли педалировать на этом? Арсеналы столь несопоставимы, что в практическом плане это мало что сейчас даст. Между тем англичане энергично разрабатывают программу по оказанию России существенной экономической помощи.
И он тут же сменил курс на 180 градусов. Не только не стал настаивать на своей идее, а, наоборот, нимало не заботясь о логике, заявил, к радостному удивлению британского премьера, что о таких пустяках и говорить-то не стоит.
И коль скоро уж был сделан премьеру такой подарок, президенту загорелось провозгласить об этом во всеуслышание.
Я ощущал, стоя рядом с ним на ступенях Даунинг-стрит, 10, что он с нетерпением ждет этого вопроса. Не дождавшись, он задал его себе сам:
– Вот вы почему-то не спрашиваете, а я вам скажу…
К следующему его визиту, уже официальному, трехдневному, в конце того же 1992 года, были подготовлены соглашения об использовании тех кредитов, которые в одностороннем порядке на льготных условиях предложила в январе Великобритания, а проще говоря, Мейджор. Надо отдать ему должное, он искренне хотел помочь России и Ельцину, к которому относился с тем же пиететом, что и бывшие диссиденты в Чехословакии. Может, чувствовал в нем родственную душу, потому что и ему пришлось свергнуть своего предшественника, точнее, предшественницу – Маргарет Тэтчер. А может быть, просто ему, как и ей, сказавшей, что Горбачев – это человек, с которым можно иметь дело, хотелось иметь своего выдвиженца в России?
Под надзором премьера, который убедил Ельцина направить кредиты на удовлетворение самых насущных нужд российского населения, сознательно вступившего на путь демократического развития, британские министры вместе со своими российскими коллегами разработали ряд масштабных проектов, среди которых были, например, кардинальная реконструкция московской телефонной сети, развитие газопромышленного комплекса в Уренгое, на севере Тюменской области.
На первой встрече двух лидеров все эти проекты были одобрены практически без обсуждения. На заключительной встрече предполагалось соглашения подписать.
Меж тем на состоявшейся в интервале встрече Ельцина с российскими и британскими деловыми людьми кто-то с российской стороны заразил Ельцина идеей, что хороши только несвязанные кредиты. И растолковал, что это означает. Откроют стране счет в банке – и приобретай что захочется. Иначе получится неравноправие, диктат.
Такого Борис Николаевич позволить не мог. При слове «диктат» или «нажим» он всегда «хватался за пистолет».
И вот на заключительной встрече, когда министры финансов доложили, что все позиции согласованы, и соглашения – что на что и сколько – лежали уже на столе для подписания, Борис Ельцин сказал:
– У меня есть два вопроса. По Уренгойскому комплексу. Первый – какова сумма кредита? Второй – это кредит связанный или несвязанный?
На первый вопрос ответить было легко.
– Сто шестьдесят миллионов долларов, – дуэтом провозгласили два министра финансов – Шохин и Хезельтайн, переведя для удобства фунты в баксы.
Со вторым произошла заминка. Ведь президент, по сути, спрашивал – масляное ли масло?
Хезельтайн напомнил, что не только уренгойская доля, но и весь почти миллиард долларов выделяются именно в связи с проектами, утвержденными сторонами. Оговорены фирмы и компании, которые принимают участие в сделках.
– Так что вопрос о связанности… – Он не закончил фразы, но все присутствующие, наверное, договорили ее про себя: – Просто не имеет смысла.
– Я считаю, что я ответа не получил, – протрубил Ельцин и повернулся к Шохину.
Пражская комедия повторялась сызнова.
Договорились сделать небольшой перерыв. Расселись группами по обе стороны стола. В делегации англичан, до которых стала доходить нелепость ситуации, царило легкое смятение, видно, Мейджор с Хезельтайном и сами себе не решались признаться, что высокий гость «не сечет».
