Я, ни слова не говоря, бросился останавливать проезжавший мимо грузовик. И только тут хозяева, крайне недовольные мною, сдались. Нашлась другая легковушка с исправными колесами, и мы благополучно добрались до аэродрома, где нам сообщили, что самолет ушел полчаса назад, но… уже получил команду вернуться. Так что у нас еще почти час, чтобы выпить «чашку чая». Сидя в десятиместном «антоне» и глядя в иллюминатор на уносящиеся куда-то назад и в сторону зеленые холмы, темные пятна виноградников и шеренги пирамидальных тополей, я уже не верил, что мы все-таки летим.
Шеварднадзе тогда был вторым секретарем, то есть заместителем главы грузинского комсомола, а в тот момент, в отсутствие своего начальника, находился, как тогда выражались, на хозяйстве.
На фоне других моих новых знакомых, экспансивных, громкоголосых и многоречивых грузин, которые, казалось, были озабочены только тем, как бы «пошикарнее накрыть стол» в честь «дарагого гостя» для очередного «кутежа» (слово очень популярное в Грузии с легкой руки Пиросмани, который именно так назвал добрую половину своих картин), рано поседевший и оттого выглядевший блондином, что непривычно для грузина, Шеварднадзе показался мне скучным, если не пресным.
Что он думает по поводу «событий», из-за которых я и оказался в Грузии, выяснить мне так и не удалось. Он встречался со мной по первому же моему зову, терпеливо выслушивал мои впечатления и соображения на будущее, одобрял с ходу все мои идеи, поручал кому надо позвонить куда надо, но от рассуждений о политике уклонялся.
С юмором у него было туговато уже в ту пору, а завораживающей улыбкой, которая так пригодилась ему в пору министерствования и считалась проявлением его харизмы, он тогда еще не обзавелся. Если не ошибаюсь, только одна проблема заставила его слегка поволноваться, вызвала прилив крови к бледным скулам.
– Надо ли устраивать прощальный банкет? – поставил вопрос Эдуард. – Товарищи настаивают, что надо, а я… – И тут он сделал паузу.
Я подумал вначале, что он шутит, но тут же напомнил себе, что мы в Грузии. Мою душу раздирали противоречия. С одной стороны, уже несколько поднаторев в бюрократическом этикете, я сознавал, что чем выше уровень лица, заправляющего балом, тем почетнее для гостя. С другой – перспектива провести последний вечер, три-четыре часа, а меньше никак не получалось, в обществе тяготящегося этим замечательным обычаем человека, меня отнюдь не вдохновляла. Тем более что у меня уже было столько друзей в Тбилиси, хоть и пониже рангом, но своих в доску.
Я решил сделать вид, что в этом вопросе мы заодно. Даже воспроизвел анекдот, а может, такое случилось и на самом деле, относительно одного тамады, который, произнеся все возможные похвалы по адресу очередного «тостуемого», в последнюю секунду наклонился к нему и спросил шепотом:
– Слушай, а как тебя зовут?
Эдуард на анекдот, который, я уверен, он не мог не знать, отреагировал вяло, но моя готовность пожертвовать казенным банкетом его воодушевила. Не в ту ли минуту он зачислил меня в свои единомышленники?
Позднее я не раз имел возможность убедиться, что пиры и застолье – не его стихия, и только суровая необходимость заставляла его подвергаться этой медленной пытке, которую он, впрочем, если уж выпадало, претерпевал стойко и с достоинством.
Словом, мы не очень-то привязались друг к другу в ту позднюю осень 1956 года, что не помешало ему прислать главному письмо с признательностью за выступления «Комсомолки», а мне – следить за его дальнейшей карьерой. Я не без удовольствия встретил весть о его «избрании» первым секретарем комсомола Грузии и не без сочувствия – перевод на скромную должность секретаря одного из райкомов партии.
Назначение с приходом Брежнева к власти в Москве министром внутренних дел Грузии воспринял как начало взлета. Вскоре после этого я, тогда уже главный редактор «Комсомолки», был командирован в республику как «товарищ из Центра». Вот тут и состоялась наша следующая встреча. Но о ней лучше рассказать устами бывшего собкора «Комсомолки», позднее директора грузинского ТАСС, а еще позднее – помощника и самого близкого Шеварднадзе человека в бытность его министром иностранных дел. Вот как он, Тимур Мамаладзе, рассказывал об этом, а точнее, о своем «открытии» Шеварднадзе в «Огоньке» времен перестройки: «…Но до того был один случай, который очень меня к нему (Шеварднадзе) расположил. Был я тогда собкором «Комсомолки». В Тбилиси проходил очередной съезда комсомола Грузии. На нем присутствовал тогдашний главный редактор «Комсомольской правды» Б. Д. Панкин. В своем выступлении, произнеся здравицу грузинскому комсомолу, он затем его покритиковал. Мало того, в кулуарах, за чаем с кандидатом в члены политбюро Василием Павловичем Мжаванадзе позволил себе оспорить его отрицательное мнение о «Новом мире» Твардовского… Сразу же вокруг него образовался вакуум. Пустота. Никто не подходил, как к зачумленному. Вдруг вижу: пересекает эту пустоту седой мужчина и пожимает ему руку. Это был Шеварднадзе, тогда министр внутренних дел республики. Я понял, что это был не просто жест поддержки – несогласия с общей готовностью подлаживаться под верховное мнение. Движение против течения, наперекор ему. В тогдашних условиях, когда от первого лица зависело все и вся, такой поступок требовал недюжинного мужества».
История дальнейшего восхождения Шеварднадзе к вершинам власти в республике и его пребывание на этом региональном олимпе рождали были и небылицы, которые волнами расходились по стране. Впрочем, о ком из восходящих к власти не сплетничали в эпоху позднего Брежнева? Шеварднадзе потому, наверное, был для меня интереснее других, что я, в силу обстоятельств, стал свидетелем его старта. Все время тянуло сравнивать его «нынешнего» с тем, кого я помнил с пятьдесят шестого года.
Не похож на него был уже тот, второй Шеварднадзе, которого с излишним, на мой взгляд, пафосом обрисовал его помощник. Дальше – больше.
Вот рассказывают, как, только что став секретарем Тбилисского горкома, он на каком-то заседании предлагает собравшимся – так называемый партийно-советский актив – сверить часы. Участники встречи подтягивают рукав рубашки или блузки, обнажают левые запястья, на которых оказываются дорогие золотые часы, все как на подбор, швейцарских марок. И только у первого секретаря скромные то ли «Заря», то ли «Вымпел», словом Второй часзавод. Сцена из «Ревизора».
Еще одна-две подобные истории, то ли было, то ли нет, и я думаю про себя, что ничего нет нового под луной. Впрочем, может быть, с этой публикой и нельзя иначе?
Вот накатывает другой слух, который подтверждают очевидцы, в том числе и мой старый друг Хуцишвили, успевший уже поработать со мной не только в «Комсомолке», но и в ВААПе. Впрочем, он никогда не любил Эдика, которого в третьем лице иначе никогда не называл.
…Прибыл в Тбилиси Леонид Ильич, разместили его, само собой, в самом шикарном особняке, который только был в распоряжении республиканского руководства. Просыпается он утром, смотрит в окно – а там, как живой, домик его мамы в курских пенатах, где он некогда родился… Как тут не растрогаться, как не поощрить того замечательного человека, который подумал об этом…
