Распутин пользовался общим почётом, так как Илиодор, имевший огромный круг почитателей, постоянно посещал дома в Царицыне, всем рекомендовал Распутина как благочестивого человека».
[115]
Ничто пока не предвещало беды. Замечу только, что Илиодор, будучи в гостях в Покровском, прихватил с собой пачку писем императрицы, адресованных Распутину. Какие мотивы двигали тогда монахом – сказать трудно, но в нужное время эти письма всплывут в столице.
Вернувшись обратно в Санкт-Петербург, епископ Феофан позвал к себе Григория Ефимовича, и между друзьями состоялся неприятный разговор, в котором Феофан выступил в роли обличителя, а Распутин громко каялся в своих грехах. Свидетелем беседы стал иеромонах Вениамин.
В начале 1910 года своё уже отрицательное мнение о «старце» епископ Феофан излагает члену Синода саратовскому епископу Гермогену (Долганеву). Летом 1911 года монах Илиодор, близкий к епископу, окончательно разругался с Распутиным.
Бунт против Распутина назрел и в самом императорском дворце. Участие его в делах царской семьи возмутило прислугу. Это недовольство императрица Александра Фёдоровна погасила быстро и просто – возмутителям спокойствия предложили уйти с работы.
В один из дней няня цесаревича Вишнякова принесла во дворец газету «Петербургский листок» со статьей о «приключениях» Григория Ефимовича и показала её императрице. Александра Фёдоровна, не читая, отшвырнула газету, а няню предупредила, что ещё одна такая газета – и они расстанутся навсегда.
Отрицательное отношения Столыпина к «старцу» и его попытка избавить столицу от него имели последствия. Для императрицы Александры Фёдоровны он стал врагом. Дни Петра Аркадьевича на высоком посту были сочтены. Столыпин «вовремя» умер – 1 сентября 1911 года его смертельно ранил в Киеве агент охранки Багров.
Известная в Петербурге хозяйка великосветского салона Александра Викторовна Богданович отмечала в своём дневнике: «Мельком слышала рассказ, что Распутин был у царицы в Киеве, был ею вызван из Петербурга. Боже! Это что-то умопомрачительное! Это поистине кошмарно, что творится вокруг бедного царя. Царь едет в Чернигов, в это время царица принимает Распутина и, того гляди, вызывала этого мужика для совета, как заместить Столыпина, убитого ни кем иным, как охраной. Разве это тоже не кошмар?! Прямо страшно! Вырубова – это большая сила! Становится и гадко, и грустно, и противно, что у нас творится много, много ужасного, утеривается престиж русской семьи, которая должна бы служить образцом добродетели для всех нас. Никогда у нас родство и кумовство не играли такой роли, как теперь».
[116]
Интересно, что В.Н. Коковцов в своих воспоминаниях
[117]приводит рассказ издателя Сазонова, на квартире которого одно время жил и столовался Григорий Ефимович, о поездке Распутина в Нижний Новгород на смотрины кандидата в новые министры внутренних дел России. Дело происходило весной 1911 года, то есть ещё до убийства Столыпина.
А.Н. Хвостов
Претендентом на его место камарилья определила нижегородского губернатора Алексея Николаевича Хвостова и отправила «старца» посмотреть, годится ли он в министры. Гостей из Санкт-Петербурга принимали с размахом, и на одном из званых обедов Распутин спросил у Хвостова: «Хош быть министером?». Хвостов ответил утвердительно. Гости ему объяснили, что его назначат, но председателем Совета министров должен стать Витте, и Хвостову придётся просить об этом государя (Витте находился в отставке). Нижегородский губернатор отказался, сославшись на плохие отношения с Сергеем Юльевичем. Председателем правительства тогда служил Владимир Николаевич Коковцов, которого камарилья также планировала заменить.
Вернувшись в Санкт-Петербург, Григорий Ефимович докладывал, что хорош Хвостов, но пока молод. Через шесть месяцев царь утвердил министром внутренних дел империи повзрослевшего к этому времени А.Н. Хвостова.
Может быть, о чудачествах Григория Ефимовича и его высоком положении при императорском дворе общественность и не узнала бы, но в несвободной России того времени, к счастью, существовала полусвободная пресса. Газеты «Речь» и «Русское Слово» задавали тон. Здесь всё чаще стали появляться небольшие заметки о путешествиях великосветских дам в село Покровское – столицу сибирского «старца» отца Григория. Иногда пресса сообщала о странном назначении чиновника, единственным достоинством которого являлось знакомство с Распутиным.
Нужно понимать, что мнение русского общества немного значило для императорской семьи. Публикации лишь раздражали. Вечная беда России.
Участие Распутина в делах царской семьи, растиражированное газетами, а ещё больше слухами, циркулировавшими в Санкт-Петербурге, не прошло мимо Государственной думы, и, особенно, её левой части и конституционных демократов. По империи начали циркулировать копии личных писем Александры Фёдоровны и великих княжон к Распутину. В Государственной думе их активно распространял Гучков.
Власти, как могли, пытались ограничить появление антираспутинских статей, да и вообще любых сообщений с упоминанием о «старце», но безуспешно. Император даже сказал с обидой министру внутренних дел А.А. Макарову: «Я просто не понимаю, неужели нет никакой возможности исполнить мою волю». Только в 1914 году властям удалось ввести официальный запрет на любое упоминание в печати имени Распутина. Полусвободная пресса стала просто несвободной.
Видя, что ситуация со «старцем» выходит из-под контроля, епископ Гермоген и его протеже Илиодор решили положить конец влиянию Покровского мужика на трон, правительство и церковь.
Г.Е. Распутин, епископ Гермоген и иеромонах Илиодор
В середине декабря 1911 года Гермоген пригласил Григория Ефимовича к себе на беседу в Ярославское подворье, располагавшемся на Васильевском острове. Когда старец вошёл в комнату, там, кроме самого саратовского епископа, уже находились Илиодор и Митя Козельский.
Гермоген и Илиодор сходу принялись обвинять и осуждать Распутина, «упрекать его в развратной жизни, в его посещениях Царского Села и резко осуждали его за его поведение, говоря, что он губит государя и его семью, что газетные статьи топчут в грязь то имя, которое должно быть священно для всех, и требовали от него клятвы, что он немедленно уедет к себе в деревню, в село Покровское, Тобольской губернии, и больше оттуда не вернётся»
[118].
