В феврале 1910 г. Шифф предложил сэру Эрнесту присоединиться к нему и миссис Шифф в поездке на Аляску. Дочь сэра Эрнеста в Египте тяжело заболела, и 31 марта Шифф пишет: «Не проходит ни дня, чтобы мы не думали о Вас. Жалею только об одном, что мы не можем быть с Вами лично, помочь Вам и Вашей дочери в это трудное время. Однако мы знаем, что Вы храбро вынесете испытание, которому Вас подвергает судьба. Судя по Вашей вчерашней телеграмме, еще неясно, когда Вы сможете покинуть Египет. Надеюсь, что климат в Каире и Александрии позволит Вам вынести его без каких-либо неудобств… Возможно, последние две недели в Египте достаточно весело благодаря приезду Рузвельта, хотя, наверное, у Вас нет времени для встречи с ним».
Затем последовали другие телеграммы и письма, посвященные состоянию больной – до ее смерти в начале февраля 1911 г.
После встречи в Швейцарии 28 сентября 1911 г. Шифф пишет: «Мы будем долго вспоминать прекрасные дни в Ридерфурке, и я навсегда запомню чудесные прогулки в Вашем обществе. Вы хвалите мою способность ходить; но я должен сказать, что мне было очень легко – и очень приятно – ходить с таким превосходным вожаком».
В апреле 1913 г. Шифф писал из Таормины: «Ваше доброе письмо от 27 марта переслали мне из Палермо в Гиргенти… Здесь не нужно специально смотреть достопримечательности, потому что красивая природа и Этна сопровождает вас повсюду, если вулкан не закрыт клубами дыма – что, впрочем, бывает почти всегда.
В первый день мы встретили на улице леди Льюис с дочерью. Правда, нашу встречу нельзя назвать большим совпадением, так как улица здесь всего одна. Вчера мы вместе поужинали и встретили также м-ра Хиченса, который показался нам очень приятным человеком. Особенно мы заинтересовались им, потому что мы с женой всегда с удовольствием читали его произведения. Я узнал, что вы собираетесь купить «Сад Аллаха» в Бискре. Очевидно, Вы хотите и там приобрести себе пристанище!»
Вот лишь некоторые из многочисленных писем, которыми обменивались Шифф и Кассель. Они свидетельствуют об их тесной дружбе, которая продолжалась до дня смерти Шиффа.
Шифф был невысокого роста, средней комплекции, очень стройный. Его голубые глаза могли выражать как сострадание, так и возмущение. Он носил бороду, которая в поздние годы поседела, и всегда, по любому случаю тщательно одевался. В петлице у него обычно красовался цветок.
Шифф отличался старомодной набожностью в самом прямом смысле слова. Он почитал память своих родителей, что подтверждал разными способами. Он всегда помнил годовщины их смерти и носил в своем бумажнике две выцветшие фотографии отца и матери.
Он почитал героев, хотя довольно сдержанно и по-своему. Он питал высокое почтение к рангу. Правитель государства или человек, занимавший высокий пост, в том числе в церкви, ректор университета, великий художник или скульптор – на всех них он смотрел снизу вверх и со всеми рад был познакомиться. Но привлекал его скорее не успех как таковой, а уважение к способностям в той или иной области. В своей филантропической деятельности он так же уважал профессиональную подготовку, какую ценил в более почтенных и более широкоизвестных профессиях, хотя в то время не принято было признавать заслуги тех, кто профессионально занимался благотворительностью. Шифф не питал особого почтения к важным персонам. Если он кого-то и уважал, то ученых, не только потому, что традиции и любовь к знаниям были сильны в его семье, но и потому, что желал «сидеть у ног» других людей и учиться у них. Он готов был учиться у кого угодно, и в этом отношении ему очень помогали любовь к человечеству и интерес к людям как таковым.
Сохранилось письмо, судя по всему, написанное рукой его отца во Франкфурте, датированное 10 октября 1823 г., в котором содержится следующая хорошо известная история: «Молодой человек, большой болтун, нанял учителя языков. Учитель потребовал от него вдвое больше, чем платили другие ученики, сказав: «С ним меня ждет двойная работа, потому что я должен научить его двум наукам: во-первых, молчать, а во-вторых, говорить».
У меня можно отобрать деньги и богатство, но не искусство и науку».
Шифф очень любил детей, что особенно очевидно по той привязанности, какую он питал к своим внукам. Не проходило и дня, чтобы он по пути домой под вечер не заходил либо к дочери, либо к сыну, чтобы повидать их. Иногда он бывал сильно поглощен делами или удручен поведением тех, кто разочаровал его, но, стоило ему увидеть ребенка, его улыбку, и он сразу же светлел; восстанавливалась вся его вера в человечество. Если он знакомился с мальчиком, то спрашивал, как тот учится. Когда он был уполномоченным министерства образования, то навещал школы и, бывало, подзывал к себе кого-нибудь из знакомых детей и разговаривал с ними. 18 мая 1892 г. он написал детям одного знакомого:
«Дорогие юные друзья!
Меня очень порадовала ваша милая записка, в которой вы приглашаете меня купить билеты на благотворительный фестиваль клубники… сбор от которого пойдет в помощь русским студентам. Хотя я уже купил несколько билетов… вкусности, которые ожидаются на фестивале, настолько соблазнительны, а желудок у меня такой большой, что я с радостью воспользуюсь случаем и куплю еще несколько билетов, поскольку каждый билет, как я понимаю, позволит мне съесть еще одну тарелку мороженого с клубникой; кроме того, я, наверное, приведу с собой друзей, которые помогут мне оправдать стоимость билетов. Прилагаю чек, который, не сомневаюсь, ваш отец с радостью для вас обналичит. Прошу прислать мне взамен двадцать билетов».
Его любовь к людям распространялась на животных и растения. Шифф разводил у себя в имении лошадей, коров и телят; он часто приходил приласкать животных, наблюдал за тем, как они растут.
Шифф остро чувствовал красоту природы. Он был «дитя света». Красивый закат или рассвет чрезвычайно сильно действовали на него, и он готов был пройти пешком много миль, чтобы полюбоваться видом из какого-нибудь особенного места на горе или на равнине.
Его отличительной чертой была расторопность. Он всегда приходил на встречи вовремя и отвечал на все письма в день их получения. Такой же пунктуальности он требовал и от других. Ничто так не возмущало его, как когда он приходил на встречу вовремя и обнаруживал, что половина ожидавшихся гостей отсутствует. Известно было, что он, прождав десять или пятнадцать минут, уходил и отказывался подождать тех, кто позволял себе опаздывать. Он ненавидел расточительство, собирал куски оберточной бумаги и бечевки и собственными руками упаковывал в них газеты и журналы, которые собирал дома и которые ежедневно посылал в разные больницы и тюрьмы.
Он был жадным читателем, но больше всего любил серьезные книги, что соответствовало серьезности его натуры. Однако он не был лишен и чувства юмора; он любил хорошие анекдоты и сам умел их рассказывать; а при его многочисленных путешествиях и знакомствах ему, конечно, было что рассказать. Одному европейскому путешественнику, который прислал ему восторженное письмо с вершины горы Пайкс-Пик, он написал: «Очень рад узнать, что Вы достигли такого выдающегося положения, и я не сомневаюсь, что Ваше путешествие было очень интересным. Я сам поднимался на вершину Пайкс-Пик года двадцать три назад, но едва ли гора с тех пор сильно выросла».
