Начало рассветать, что позволило нам наблюдать бегство множества судов из порта, в частности и боевых кораблей. Немец, когда летел с кормы, умудрился прижать к себе фотоаппарат, так что не разбил его, но заработал ещё синяков, хотя и так на нём живого места не было. Я рассказал ему, какую диверсию мы устроили и насчёт мин, установленных в фарватере. Тот всё записал и сфотографировал всю мою команду, выстроившуюся в два ряда так, чтобы за спиной были видны улепётывающие японцы и их союзники.
Когда к выходу подошли два стационара, «итальянец» и «француз», я замер, любой из них мог подорваться. Но им повезло, они другим фарватером пошли, более опасным и трудно проходимым, но там не было столько торговых судов и, что уж говорить, джонок. Да и мин мы там не ставили. А так все бежали из затянутого дымом и поглощённого пожарами города, иногда притираясь бортами с другими судами или даже сталкиваясь. Вроде два судна горели. Английский стационар тоже благополучно миновал первую мину на входе в фарватер, тут было широко, однако шедший перед ним большой японский транспорт, судя по ватерлинии, загруженный по полной и также проскочивший её, подорвался на второй. Вот «англичанин» со всего хода вошёл в корму «японца», чуть не разваливая судно. Нос он изрядно помял и, выдернув его из туши стремительно идущей ко дну махины и дав задний ход, стал медленно уходить в сторону.
Крейсер британцев почти перекрыл фарватер, застопорив ход, отчего большая часть торговых судов пошли за «итальянцем» и «французом», а вот подошедшие японские боевые корабли во главе с «Асамой» адмирала Урио двинули за «англичанином». К моей ярости, «Асама» также благополучно миновала мину, но повезло со вторым кораблём, что следовал за флагманом Урио. «Чиода», конечно, была старым броненосным кораблём, но хоть мину не жалко, в дело пошла, не зря ставил. Подрыв её вызвал детонацию порохового погреба, и «Чиода», полностью потеряв нос, мгновенно скрылась под водой.
Немец как заведённый делал снимки. Я такой молниеносной работы и не видел. Когда взорвались обе мины, я отправил всех под палубу и влил джонку в поток таких же судов. Остальные «японцы», оставив два миноносца поднимать выживших, также пошли по фарватеру иностранных стационеров. Мы проследовали то место, где затонул японский пароход, посмотрев на выбросившийся на берег крейсер англичан, похоже, он получил более серьёзные повреждения, чем я предполагал. Эрих сделал два снимка «англичанина» и больше не фотографировал, так как я пообещал ему много интересных кадров, а так он все плёнки изведёт, а пополнить её запасы негде.
Что «англичанин» вылез на мель, я удивился, у этого типа крейсеров форштевень рассчитан на таран и повредить его не так-то просто, однако именно Самохин понял, в чём тут дело. Он незаметно выглядывал из люка, рассматривая «англичанина» в единственную на борту подзорную трубу, и увидел среди эвакуируемых на берег англичан наших моряков, наверное, с «Варяга», а также торчавший в скуле якорь «японца». Дальше сообразить было нетрудно. Когда «англичанин» врезался в транспорт, то кормовой якорь одной из лап проделал продольную щель в борту крейсера и застрял в бронеплитах. Ну а когда тот стал сдавать назад, цепь лопнула, и якорь остался в пробоине. Были попытки навести пластырь, но плиты так были изувечены и торчали в разные стороны, что это оказалось бессмысленным, вот капитан и принял единственно правильное решение – выбросился на берег. Переборки его корабля воду не держали, и он быстро погружался.
Когда мы вышли на открытую воду, то пошли вдоль берега дальше к Корейскому проливу. С десяток джонок шли в том же направлении, так что на нас внимания не обращали. По пути они сворачивали к рыбачьим деревушкам, так что к обеду мы уже шли одни, хотя на горизонте были дымы каких-то судов. После обеда я заставил всех офицеров писать рапорты и сам написал. Вёл судно мичман, вполне справлялся, поэтому я уделил время Эриху. Сначала помог ему помыться, осмотрел травмы, кроме синяков ничего серьёзного, разве что, похоже, в двух рёбрах трещины, пришлось наложить тугую повязку, а так тот был вполне живой, хотя и не совсем бодрый. Но потом, несмотря на бессонную ночь, он буквально насел на меня, и пришлось дать ему интервью. Повторил, почему заложил мины и почему подорвал «японцев» с боеприпасами в трюме. Объяснил, почему мне было наплевать на иностранные суда в порту. Чемульпо находилась в зоне боевых действий, и когда иностранные суда прибывали в порт, то капитаны брали на себя ответственность за возможную их гибель или получение серьёзных повреждений. Не следовало им заходить в порт. Отметил, что ставлю мины только в японских водах, а кто уж на них налетит, дело не моё.
Потом пошла обычная беседа, немца интересовало всё. Не видя смысла скрывать, тем более тот отложил свой толстый блокнот, я рассказал ему ту же легенду, что и наместнику, о том, как создавал сам себя, учась с малых лет, только в более расширенном виде. Описал, как погибли мои родители. Эрих был в шоке, когда я сообщил, что попал вместе с родителями в застенки пыточных англичан. Мне удалось выбраться, а им нет. Чтобы тот поверил, распахнул на груди рубаху. Стоявший неподалёку и слушавший наш разговор Самохин, который немецкий знал, невольно присвистнул, увидев мою грудь. Вот шрамов я разрешил Эриху сделать снимок, попросив только, чтобы лицо не попало в кадр. Тот просто посоветовал прикрыть лицо шляпой, что я и сделал. Как он пояснил, будут видны следы пыток и только моя нижняя челюсть с иронично изогнутой губой, остальное скрыто одеждой и полой шляпы. Вот и всё из открытого тела.
Затем я поведал, как отомстил истязателям за родителей, как, узнав о войне, именно в Англии её начали готовить, собрал экспедицию, закупив всё необходимое, и прибыл в Циндао. Подробно изложил сам бой, последствия и наш долгожданный приход во Владивосток. На вопрос Эриха о причинах моих поисков, он об этом из наших газет узнал, я уклончиво ответил, что в порту произошло недоразумение, но опытный корреспондент всё же смог вытащить из меня, что я был арестован за пиратство против японцев, вызвав у него откровенный шок. Самохин выглядел не лучше, причём у него невольно сорвались матерные эпитеты в адрес командования крейсерского отряда во Владике. Но о бегстве и как добирался до Артура я умолчал.
Эрих расспрашивал долго, интересовался моим мнением об этой войне, о командовании разных сторон, о правительстве. Что-то я отвечал честно, что-то уклончиво. Правда, нелицеприятных слов было больше. Много их выдал относительно нашего командования. Тут, наверное, погорячился, да и Эрих начал записывать. Просить не выкладывать мои ругательства я не стал, не думаю, что немец запомнил всё, а то, что выложит, надеюсь, встряхнёт наших, а то совсем зажрались, ничего делать не хотели. Заглянув Эриху через плечо, я увидел, что тот записывает последнее высказывание: «Отряд баранов со львом во главе во сто крат сильнее отряда львов во главе с бараном». В общем, я сыпал цитатами, без тени смущения приписывая их себе.
После нашего рейда в Чемульпо на меня с восхищением и толикой обожания смотрели уже не только матросы, но и офицеры. Я у них чуть ли не божеством стал. Слухи в Порт-Артуре обо мне ходили разные, преобладали, что я молодой везучий выскочка, правда, не ставя под сомнение, что атака эскадры Того – моя работа, слишком много свидетелей было, но на деле мои спутники убедились, что дело тут не только в везении. Прочитав рапорты офицеров, я заставил переписать их, дополняя своими словами, и, когда те меня удовлетворили, забрал. Мой талмуд получился с три сантиметра толщиной. Почти всю припасённую бумагу извёл. В нём было всё: сама операция, выкладки по ней, мои размышления и остальное для дальнейшего изучения. Должны же наши моряки учиться на этой войне, вот я и давал им такой учебный материал. Даже привёл примеры из международного права, обосновав законность минирования фарватера и подрыв складов с судами с возможными повреждениями иностранных судов и гибелью их команды в Чемульпо. А нехрен туда заходить было, так что тут не подкопаешься.
