– Фома! – зашептал он псаломщику. – Поезжай с ними на кладбище. А я удалюсь. А попросту говоря, убегу.
– Ну, я же, я… – забормотал Фома. – Я же никогда сам…
– Начинай путь свой! – вдруг снова воодушевился отец Никодим. – Ступай, милый, ступай, кроткий! Неси слово Христово! И спасай брата своего. Дай ему уйти от врага.
Господин Ганель потянул священника за рукав рясы. Отец Никодим перекрестил Фому, хотел сказать что-то очень возвышенное, но услышал шепот карлика:
– Драпаем, батюшка, драпаем!
Возникшая суета помогла карлику хотя бы временно не думать о смерти Сергея. Потому он и выбрал такое развязное слово «драпаем», чтобы с его помощью вырвать себя из тоски. Убедить себя, что попадает в захватывающий сюжет.
– Вы не упадете в рясе? – спросил карлик.
Эта шутка была лишней. Господин Ганель, хоть и чувствовал почти нежность к совершившему геройский поступок священнику, все равно чуть-чуть наслаждался его униженным положением. Еще сильна была память о том, как отец Никодим уничтожал их общее дело, как вредил Сильвестру и театру. Священник это понимал, а потому сказал кротко:
– Не упаду.
Господин Ганель молча потянул батюшку за рукав рясы.
Сильвестр с изумлением наблюдал, как господин Ганель уводит отца Никодима. Да, вот теперь батюшка заслужил аплодисменты. С удовлетворением он отметил, что атакующий театр произвел невероятный эффект. Пусть не с первого раза, но произвел. Не взять ли отца Никодима в труппу атакующего театра? Но, наблюдая, как властно господин Ганель тащит священника к выходу и как растерянно тот озирается по сторонам, он понял, что разыскать одаренного батюшку в ближайшее время ему не удастся. «Значит, – подумал Сильвестр, – он начнет одинокое театральное служение. Примет театральную схиму. Станет, прости Господи, священником-перформером».
Отец Никодим вдруг остановился. Захотел попрощаться с храмом, где прослужил долгие годы. Господин Ганель понял это и отпустил его рукав. Потом решил, что все-таки надежнее не отпускать, и снова цепко схватил черную ткань…
Наташа и Александр вышли из храма. На улице похолодало. Когда они заходили в церковь, ветер был на несколько градусов добрее.
– Ты веришь? – спросила Наташа.
– В убийство? Я и в смерть его пока не могу поверить.
– Мы же не поедем на кладбище?
– Нет… нет.
Александр не решался сказать, что нагромождение тяжелых событий вызвало у него атрофию чувств. Наташа поняла его без слов, потому что чувствовала то же самое. Не было скорби, не было даже глубокого изумления. Оба испытывали чувство, похожее на растерянность.
Из храма выбежал Иосиф. Он прошептал:
– Вот это событие, вот это выбор, вот это решение… Вот это решение, вот это событие, вот это выбор… Вот это батюшка! Пока, Наташа, пока, Саша… – и поскакал-покатился к выходу.
Через минуту он пропал из вида.
– А он и правда похудел, – сказал Саша. – Ему идет депрессия.
Александр и Наташа вышли за ворота церкви.
Из храма выскользнули господин Ганель и отец Никодим. Испуганно озираясь по сторонам, священник шептал:
– У меня там «мазда», «мазда»… Она нас спасет.
– Так бежим же к ней…
Они скорым шагом вышли за ворота.
– Ты посмотри, что происходит, – сказала Наташа, показывая на священника и карлика, бегущих к машине. – А похороны Сергея и не могли быть другими. Как будто это он закрутил на прощанье такой сюжет… Такой театр…
Наташа говорила, наблюдая, как ее дыхание создает маленькие облачка, которые тут же тают в холодном воздухе. Улыбнулась: вспомнила, как волновали они господина Ганеля в тот день, когда ее назначили на роль Джульетты.
Отец Никодим и господин Ганель наконец добежали до машины. Скрылись в ней, одновременно хлопнув дверьми. За руль сел священник. Через секунду «мазда» взревела и, набирая ход, проехала мимо Александра и Наташи. Господин Ганель высунулся из окна и крикнул им:
– Никому ни слова!
Александр приложил палец к губам, Наташа непроизвольно сделала то же самое и улыбнулась.
Господину Ганелю определенно нравилась зарождающаяся авантюра. Отец Никодим, сидевший за рулем, прощально кивнул Саше и Наташе и услышал, как карлик тихо поет: «А-ли-лу-йя! А-ли-лу-йя!» (Господин Ганель вспомнил, что именно эти слова торжественно пел Сильвестр в день назначения его на роль монаха Лоренцо, а Саши – на роль Джульетты.) Машина выехала на проспект.
– Я живу на Тверской.
– Богато!
Ганель подумал, что точно так же ответила ему Наташа, когда он встретил ее на Тверском бульваре, растерянную и подавленную. Карлику хотелось верить, что на ее лице больше никогда не появится такого выражения. «И ведь похоже на то!» – подумал он и крикнул отцу Никодиму:
– На газ, батюшка, на газ! Мы в опасности!
– Триллер, прости Господи, сущий триллер, – покосился на карлика отец Никодим и изо всей силы надавил на педаль.
И «мазда» ринулась…
Дождь над океаном
В квартире господина Ганеля было тихо. Отец Никодим ходил по гостиной и с любопытством оглядывал старинную мебель – ему необходимо было отвлечься.
– В этой тишине чего-то не хватает… Наверное, тиканья часов? – спросил он робко и сел за резной стол с массивными ножками. «Это не ножки, это ноги. Или даже ножищи», – отец Никодим старался думать о пустяках.
Господин Ганель вышел из кухни с изящным чайником и двумя фарфоровыми чашками.
– Тиканья не хватает? Я почему-то не люблю настенные часы, – сказал он, садясь напротив отца Никодима.
– А обязательно настенные?
– Другие сюда не подойдут… Будем пить чай.
В тишине послышалось отхлебывание.
Отец Никодим чаевничал громко, раскатисто. Как будто старался этими звуками разогнать страх. Господин Ганель чаевничал скромно, неспешно. Он был уверен, что ничего плохого больше не случится.
Вдруг отец Никодим поперхнулся. В горле его что-то булькнуло. Он громко охнул и стал падать набок. Господин Ганель подскочил к нему, когда тот уже распластался на полу.
Обморок.
Карлик сбегал за водой и стал прыскать в лицо падшему. Не помогло. Отхлестал по щекам. Безрезультатно. Убежал на кухню, причитая: «"Скорую" вызывать опасно, опасно "скорую" вызывать, а кого же тогда вызывать?»
Голова священника болела так сильно, что, если бы он мог кричать, то наверняка огласил бы квартиру господина Ганеля мощным воплем. Но рот онемел. И все тело онемело. Боль нарастала, становилась нестерпимой. Священник почувствовал, что дальше – смерть, и внезапно боль исчезла.
