– Зачем мы вообще делаем вид, что истории, так высоко написанные, про людей, настолько иначе живущих, могут нас тронуть?
Получилось. Браво.
– Саша! – в этом выдохе Сергея чувствуется, что он относится к нам – ко мне, закуске, водке и господину Ганелю – превосходно. – Джульетте нет еще четырнадцати лет! Подумай, почему бы в таком возрасте не говорить стихами? И вообще не умирать от любви каждый день? Чего ты хочешь от подростка?
…Черный провал. С трудом открываю глаза и вижу: моего исчезновения никто не заметил.
Сергей отвечает на мой вопрос, который я, естественно, не помню. Кажется, что-то об утрате поэзии и невозможности трагедии.
– Страстей у нас, конечно, меньше, чем в былые времена, – медленно говорит Сергей, глядя в потолок. – Но количество половых актов резко возросло, – он смеется и подмигивает почему-то господину Ганелю, который своим невыносимо пристойным взглядом гасит игривое настроение Сергея. Тогда вступаю я.
– Да ну? А мне кажется, возросло коли… коли… количество мечтаний о половых актах. Вот что возросло.
Господину Ганелю категорически не нравится курс нашей беседы, и он снова начинает говорить о Детском театре.
– Вы представляете, что происходит с нашими пожилыми Котами в сапогах, престарелыми Элли, спивающимися Тотошками…
Мы с Сергеем дуэтом требуем перемены темы. Сергей даже позволяет себе игривую, но все же грубость:
– Опять ты на своего конька влез! На своего кро-о-о-шечного конька!
Господин Ганель сначала решает обидеться, но очень быстро понимает, что на человека, столь пьяного и столь к нему расположенного, обижаться – глупо.
– А знаете, господа, у меня есть настоящий дар, – вдруг объявляет Ганель.
– Обижаешь, – улыбаясь, отвечает Сергей.
– Я про другой дар, про другой… Я слышу чужие мысли.
– Да ты опасен, – смеется Сергей.
– Саша, можешь дать мне отпить глоток из твоей рюмки? – просит господин Ганель.
Я протягиваю рюмку на тоненькой ножке.
Господин Ганель делает мелкий глоток:
– Ты совсем недавно думал: «Неужели из нас троих только Максик и будет счастлив?» Да? Ты думал так? Максик – это ребенок? У тебя сын?
Наверное, водка виной тому, что я просто восхитился, а не испугался дара господина Ганеля.
– Нет, не Максик, а Марсик, и не ребенок, а кот! Но вы, господин Ганель, просто восторг! – я аплодирую ему прямо в лицо.
– Не дадите мне на секундочку надеть ваше кольцо? – спрашивает господин Ганель у Сергея, и тот, ни секунды не смущаясь, снимает обручальное кольцо и протягивает карлику. Господин Ганель надевает его, закрывает глаза…
– Фейерверк над океаном, гигантские цветы и звезды вылетают прямо из воды и гаснут в небе… Потом начинается дождь над океаном, и я слышу только монологи Ромео – почему-то разными голосами… – карлик говорит, полуприкрыв глаза, как бы в легкой медитации. – И звучат аплодисменты… Ветер приносит их откуда-то издалека…
– Я как раз сейчас интонацию для Ромео искал! А аплодисменты – они всегда со мной, – смеется ведущий наш актер. – Ну, за твой дар, Ганель!
Сергей пьет. Мы с ним уже в крайней стадии опьянения, раз воспринимаем чудо как должное.
В ресторан вошел Сильвестр Андреев. Сел за несколько столиков от компании, теплеющей на глазах. Заказал водки, бутылку воды и салат. Глядя на веселую троицу, Андреев подумал: «Интересно, что Сережа делает с ними? Алкогольный мезальянс…»
А Преображенский пришел в ресторан, ведомый любопытством. Почему эти двое получили выгодные роли? Почему Александр вызван из тени? Почему карлик из Детского театра стал монахом Лоренцо? Разговаривая с ними, Сергей быстро разобрался: оба назначения – каприз режиссера, желание таким способом подстегнуть воображение. И Сергей без устали чокался и произносил тосты – он был прекрасен. Вьющие– ся светлые волосы и карие глаза – это сочетание пленяло женщин. А вальяжность успешного артиста в сочетании с готовностью подчиниться завораживающе действовали на режиссеров. Но сейчас Сергей тратил свое обаяние просто так. Не ожидая дивидендов.
Сильвестр поднял стопку, шумно выдохнул и отправил в горло сто грамм. Посмотрел повеселевшим взглядом на господина Ганеля и Александра. Подумал: «На ловца и зверь бежит».
Перед началом репетиций нового спектакля Сильвестр всегда совершал, как он это называл, «жертвоприношение». Он смотрел на ошеломленного близостью к ведущему актеру Александра, на господина Ганеля, который что-то неутомимо рассказывал. Режиссер выбирал, кого из них принести в жертву новому спектаклю.
Сильвестр открыл кошелек, дабы извлечь оттуда монетку. Пусть судьба решит сама.
Бутылка опустошена, я иду в туалет, возвращаюсь и объявляю, что сейчас скажу длинный религиозный тост. Ведь Богу уже давно пора проникнуть в наш разговор: в нас почти три литра водки. Сергей и господин Ганель слушают с необыкновенным вниманием.
Я начинаю говорить слогом, который использую либо когда сильно пьян, либо очень мечтателен, либо очень несчастен.
– Долгие тысячелетия человек был уверен: глаза Бога пронзают его до дна. А потому он старался избегать противоречий, стремился к единству и цельности. Сейчас все мы чувствуем: Бог на нас больше не смотрит. И то, что в прошлом было глазами Бога, распалось на миллионы осколков – на глаза людей.
До Сильвестра доносятся слова о Боге. На лице режиссера появляется презрительная усмешка. Он не любит актеров-философов.
Монетка наготове.
– Теперь ты обретаешь смысл только под взглядом другого, такого же смертного, такого же кривляки, – продолжаю я. – Что удивительного, что все напоено ложью – и сны, и явь, и дни, и ночи? Ведь теперь любой чужой взгляд для нас – пусть на мгновение – абсолютен.
Абсолютность мгновения – эту мысль моим друзьям надо переварить. Вместе с груздями и огурчиками. Пусть поразмыслят, пока я подтягиваю в область сознания новые отряды идей. Ага, вот они, пришли. Но вдруг вступает Ганель:
– Мудрено очень… Было время, когда Бог смотрел на людей? Мне кажется, он и тогда не замечал нас, карликов, – он улыбается.
Самоиронию я уважаю, но никому не дам осмеять дорогие мне мысли:
– Когда ты стоишь на сцене, тысячи глаз подтверждают твое право на жизнь. Дарят тебе бессмертие. Там, где так много глаз, где есть зрители, тебя любящие, сохранилась память о далеком времени, когда Бог с любовью смотрел на человека. Те, кого называют суперзвездами, могут почувствовать отголоски того, что ощущали великие пророки.
– Ого! – сказал Сергей, и я понял, что он задумался: чувствует ли он нечто подобное тому, что чувствовали пророки? Во взгляде – недоверие.
– Потому так ужасен момент, когда это чудовище – публика – отводит от тебя бинокли и зрачки, – продолжаю я. – Лишенный чужого присутствия, чужого взгляда, я мгновенно теряю смысл… Вот сейчас, Сергей, ты отвернулся…
