– Наташа. Тебе назначат показ в нашем театре. Не знаю, когда, но принципиальное согласие – получено! Если ты понравишься, а ты понравишься, тебя примут в труппу. И смотреть тебя будет Сильвестр! А не как в тот день, когда мы встретились, тебя должен был смотреть какой-то жалкий лысый помреж!
Саша приготовился принимать восторги, поцелуи и смущенно-гордо бормотать: «Ну что ты, перестань… Это мне ничего не стоило…» Но…
– Почему ты сначала заговорил о моем муже? – голос Наташи был так же холоден, как ее взгляд. – Чтобы попасть в ваш театр, я должна расстаться с ним? Входной билет?
– Это совпало, Наташа, – поторопился объяснить он, – просто я вчера ночью, когда ты ушла… мне стало так больно… А договорился о тебе сегодня… А сейчас просто две мысли сошлись.
Наташа долгим, темнеющим взглядом смотрела на любовника-шантажиста. Она понимала, что между ними теперь – грандиозная услуга Саши. И об оплате ей придется подумать. И еще она понимала, что едва переступит порог театра как актриса знаменитой труппы («О, если это случится! Если случится!»), их отношения с Сашей изменятся безвозвратно.
Она войдет в театр, окажется перед лицом Сильвестра… Ей вдруг представилось, что великий режиссер аплодирует ей. Лично. И публично. Наташа почувствовала, как ее словно поднимает ввысь, как по всему телу жгучим холодом разливается восторг. Не в силах совладать с собой, она крепко обняла Сашу. Поцелуи поскакали по губам, по щекам, достигли шеи. Наташа благодарила его молча, но деятельно. Он, счастливый ее внезапной радостью, подхватил ее на руки и понес в комнату. Нес бережно, но едва положил на постель, нежность уступила страсти.
Вскоре они лежали рядом обнявшись. Недавняя ссора, как казалось Саше, произошла в какой-то другой жизни с другими людьми. Он, как всегда после занятий любовью, начал мечтать. Недоверчивый к жизни и людям, лежа в постели в обнимку с любимой женщиной, он становился первоклассным архитектором воздушных замков. Наташа это настроение прекрасно знала. Она, в отличие от Саши, не забыла только что случившуюся ссору и ультиматум, который ей был поставлен. Хотя, может быть, Саша и сам не понимает, что поставил ей ультиматум. Наташа чувствовала, что не переступит сакральной границы между обыденной жизнью и великим московским театром, не принеся жертвы. Сейчас, обнимая Сашу, она гнала мысли о том, какой жертвы потребует от нее театр.
Улыбаясь, она закурила в постели. Почувствовала, как сердце отсчитывает удары, часы отсчитывают секунды – она приближается к переломному моменту своей жизни. Счастливый голос Александра доносился до нее как будто издалека. Она тоже мечтала.
– Я чувствую, что держу удачу за хвост, – говорил Саша.
– Предлагаешь и мне за ее хвост подержаться? А какой он на ощупь? Шершавый? Током не бьет? Да, забыла спросить, как пахнет незамужняя женщина? Неужели не так, как замужняя?
– Незамужняя женщина пахнет, как ты.
– Ты так высоко забираешься в мечтах. Когда упадешь – не надейся, что расквасишь себе только нос.
– Почему ты так настроена на неудачу? Ну почему?
– Меня жизнь так настроила. Сама я никак особо не настраивалась. Я идеальный инструмент, из которого жизнь извлекает только одну мелодию – мелодию неудачи.
Наташа старалась не показывать, насколько сильно в ней загорелась мечта. Ведь это – «ее год».
– Но есть же люди, у которых все получается, которые живут как-то легко? – спросил Александр. – Может, теперь я в их числе? А может, и ты?
Глядя на улыбку Наташи, он заулыбался сам. Понял, что его слова смешны.
– Я очень тебе благодарна. Спасибо, что пытаешься помочь. У Сильвестра я постараюсь не подвести тебя.
На секунду Саше в ее словах померещилась ирония, и он сделал усилие, чтобы не разогнать благостное настроение.
Это был один из лучших их совместных вечеров. Когда Наташа причесывалась в прихожей, Александр любовался ею и не без уважения думал о себе. Теперь он может составлять протекцию. Может шепнуть на ухо важным людям и повлиять на чью-то судьбу. И вот сапоги и плащ застегнуты, перчатки надеты.
– Значит, покажешь меня Сильвестру?
– Покажу! И ты ему понравишься, и вместе мы всех сделаем!
Внезапно Наташа заговорила с лукавой улыбкой – такая же сверкала на ее лице, когда она в студенческом спектакле играла Джульетту:
– «Мне страшно, как мы скоро сговорились. Все слишком второпях и сгоряча, как блеск зарниц, который потухает, едва сказать успеешь "блеск зарниц". Спокойной ночи!»
Александр мгновенно подхватил – роль Джульетты он выучил безукоризненно:
– «Спокойной ночи! Я тебе желаю такого же пленительного сна, как светлый мир, которым я полна».
И две Джульетты – прошлая и будущая – расхохотались на прощанье.
Дверь закрылась, и уже через минуту перед Александром – один за другим – стали появляться призраки. Снова боль – она ушла к мужу. Снова страх – его доброе дело, попытка устроить Наташу в театр, может иметь непредсказуемые и неприятные для него последствия. Он вводит в театр свою женщину. При этом женщину замужнюю. Завидующую его успеху. Она, конечно, может попасть в водоворот интриг, сделать неверные шаги, и тогда расклад сил поменяется не в пользу Александра.
Замаячил и призрак, приносящий самую сильную боль: Саша снова усомнился, что ей в постели было так же хорошо, как ему. Минутный порыв – позвонить и спросить, а может, она не уходит от мужа, потому что… Но Саша подавил это позорное желание.
И еще один маленький призрак, тот, о котором он предпочитал не думать: господин Ганель. Саша переживал, что после обморока он не подошел к нему, не заглянул в гримерку, даже не позвонил вечером узнать, как господин Ганель пережил унижение. Он ничего не сделал.
Саша позвонил сам себе – с домашнего на мобильный.
Заиграла пьеса для фортепиано «К Элизе».
Вскоре все призраки растворились в воздухе.
Моя-то, моя-то в чем вина?
До репетиции оставалось больше трех часов, но господин Ганель решил выйти из дома заранее. Так он всегда делал после унижений – шел в самую гущу, в самую толпу, стремился затеряться среди прохожих. Он представлял себе, что он почетный член общества униженных и оскорбленных. И был недалек от правды.
Много дней – он боялся их считать – его не вызывали в театр. Доходили слухи, что Александр делает успехи и режиссер расточает комплименты в его адрес. Господин Ганель с неудовольствием отмечал, что его начинает мучить ревность.
А сегодня ему позвонили, его пригласили. Первая репетиция с его участием. С каким лицом прийти в театр? Что изображать? Равнодушие? Презрение? Беспечную веселость? Господин Ганель хоть и был актером, но такого театра не любил. Предпочитал играть исключительно на сцене.
Он понимал, что унижен, унижен беспричинно, но винил не режиссера, а себя. «Раз я сделал возможным такое обращение, то, стало быть, поделом мне», – господин Ганель вышагивал по Тверскому бульвару прямо и гордо, и никто бы не догадался, что в душе своей он предавался яростному самобичеванию.
