Саша был не только польщен приглашением, но и напуган.
– К чему такая спешка? – спросил Александр; их подбрасывало вместе с Сергеем в особо ухабистых местах. – Мы же только вчера договорились, что я должен к понедельнику, как «Отче наш», выучить сцену первой встречи Ромео с Джуль-еттой. Как будто я знаю «Отче наш»…
– Ну, стукнула ему в голову какая-то идея, хочет поскорее проверить ее на нас, – говорил Сергей, глядя в темное окно. – Когда на него, как он говорит, «снисходит», лучше сразу все отменить. Ни болезней, ни даже отпуска на море в момент «снисхождения» Сильвестр не прощает. Так что нам еще повезло, что не пришлось брать билет откуда-нибудь из Гваделупы и лететь на Николину гору.
– Ты иронизируешь? – спросил Александр.
Машина дернулась, актеры синхронно подпрыгнули и опустились на мягкое сиденье.
– Я? Над Сильвестром? Я тебе вот что скажу: чем причудливей его идеи, тем круче результат. Это, знаешь… – Сергей задумался на секунду. – Вот хорошее сравнение, – Сергей явно был доволен мыслью, которая его посетила. – Очень часто храмы строятся на деньги, добытые нечестным путем. Их жертвуют преступники, надеясь отмыть грехи. А когда церкви построены, в них, говорят, поселяется дух Божий. Вот так и у нас: сквозь туман безумия, оскорблений, откровенной белиберды вдруг начинает проступать грандиозное здание будущего спектакля.
Саша с удивлением покосился на Сергея: такие слова он услышать не ожидал. «Бог знает, чем еще он меня удивит», – подумал Александр без всякого энтузиазма, не чувствуя ни малейшей готовности к предстоящим сюрпризам.
Сергею нравилось это сравнение: мучительной, почти всегда оскорбительной для артистов работы над спектаклем и возникновения дома Божьего из денег убийц и насильников. Он услышал эти слова от бывшего директора их театра, покинувшего свой пост с психическим расстройством и нераспутываемым клубком любви-ненависти к режиссеру. Сравнение Сергею приглянулось, и он частенько его использовал, когда речь заходила о Сильвестре и его методах работы. Но никогда не повторял этого сравнения дважды одному и тому же человеку – актерская память.
– «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи»? – блеснул эрудицией Саша.
– Вот именно. Сейчас период сора. Доверься Сильвестру. Помнишь покойного Аристарха? Как он трудно входил в роль Шарикова?
– Еще бы не помнить. Такие истерики… У вас можно курить? – спросил Саша у шофера и, получив в ответ неожиданно мрачный отказ, насупился и стал слушать Сергея с некоторым даже раздражением.
– Ты слушаешь меня? – спросил Преображенский, и Саша кивнул. – Так вот, Сильвестр пригласил Аристарха в свой кабинет и там лаял полчаса, лаял натурально, поскуливая и завывая. Это слышали все, кто был на этаже. Аристарх вышел от режиссера ошеломленный. Понял, что Сильвестр от него хочет, и сыграл – гениально! Да ты же помнишь! Или тебя тогда в театре еще не было?
Сергей прекрасно слышал, как Саша минуту назад сказал, что помнит Аристарха. Но ему неудержимо захотелось кольнуть коллегу: еще совсем недавно нельзя было понять, есть ты в театре или нет, мой друг, так поздно приближающийся к успеху. А теперь вот мы с тобой вместе к Хозяину на дачу едем, и твой тон, дружок, все меньше благоговения содержит. Так вспомни, как в прошлом сезоне – во всех сезонах прошлого! – печально для тебя обстояло дело.
Сергей ошибался – развязность Саши была наигранной: он ежесекундно и мучительно ощущал непреодолимую дистанцию между ними. Недавнее рукопожатье соединило их лишь на мгновенье.
– Был я тогда в театре, – буркнул Саша.
– Ну и как ты объяснишь волшебное воздействие лая, интеллектуал? – спросил Сергей.
Объяснений влияния режиссерского лая на творческий подъем ныне покойного Аристарха у Саши не было. Ему показалось, что Сергей, с усмешкой называя его «интеллектуалом», напоминает о застолье, когда Саша так пафосно рассуждал о сцене и Боге и поднимал тост за то, «чтоб театр знал свое место». Трезвый Сергей нравился ему гораздо меньше. Или проблема в том, что сейчас и сам Саша непоправимо трезв?
– То, что будет сейчас, – продолжал Сергей вальяжно объяснять положение театральных дел, – Сильвестр называет интимной репетицией. Что ты заерзал? Это термин Станиславского.
– Так Сильвестр же его ненавидит…
– О, это такой темный лес. Наш бывший директор называл это богоборчеством. – Сергей брезгливо скривился, давая понять, что по такому «темному лесу» он прогуливаться не желает.
Остаток дороги актеры провели не общаясь, только рычал мотор, покашливал водитель и жужжали несущиеся навстречу и обгоняющие их машины. Саша наблюдал за мелькающими почти в полной темноте домами и домишками, и придорожная картина вселяла в него тоску. Изредка он поглядывал на самоуверенную улыбку Сергея, обращенную, казалось, к невидимым и неизменно восхищенным зрителям.
Александр понимал: Сергей не без оснований считает, что все свои экзамены он давно сдал. А значит, на даче режиссера экзаменовать будут его, Сашу. От этих мыслей ему становилось все печальнее.
Приехали актеры в полной темноте. Сильвестр, услышав стук закрываемых дверей такси, быстрым шагом подошел к машине. Не здороваясь, сунул шоферу тысячную купюру, задумался на секунду, дал еще сотню и, приложив палец к губам, зашептал Сергею и Александру:
– Тс-c! Все спят! Репетировать будем в погребе!
В темноте было не разглядеть, сколько этажей насчитывает дом Сильвестра. «Что-то около трех-четырех», – решил Саша. Он переступал с ноги на ногу, с удовольствием слушая, как в тишине поскрипывает под ботинками невидимый снег. Снегоскрипенье немного отвлекло его от мучительных раздумий и предчувствий.
Режиссер закрыл ворота. Жестом он позвал за собой артистов и жестом дал понять, чтобы они ступали осторожно и тихо.
Сергей и Александр, держась за влажные стены, стали спускаться по большим, выступающим из земли ступеням. «Я сам этот погребок спроектировал», – подмигнул артистам Сильвестр. Почему-то от этих слов Саше стало страшно.
В погребе было прохладно, но теплее, чем на улице. Саша страстно хотел горячего чаю или – даже сильнее – вина, которое лежало на специальных полочках, – только протяни руку. Но, конечно, попросить не решился. Кроме поблескивающих донышками бутылок, на полках – отдельных – располагалось вяленое мясо. Свет был неярким, лампочка в сорок ватт светила из последних, угасающих сил.
– Ну, – голос режиссера обрел твердость и набрал обычную громкость, – вот теперь – приветствую!
Он тепло обнял Сергея: «Доброй ночи! Доброй творческой ночи!» Подал руку Александру: «Дорогая моя, выглядишь на все тринадцать!» – «Вы знаете, – парировал Саша, – даже в тринадцать лет девушке может быть неприятно, когда упоминают ее возраст». – «Он держит удар! – радостно сообщил Сильвестр ведущему актеру. – И кто же первым спросит, почему я позвал вас в столь поздний час? Или, если следовать ритму шекспировского стиха, – в час столь поздний?»
