«Экспрессионист» из его уст звучало богато, Эллочка-Людоедка наверняка обзавидовалась бы.
Морев попытался объяснить майору, что он командир и сошел на берег на одну минуту, что не имеет никакого отношения не только к экспрессионистам, но и к модернистам и натуралистам, и вообще это больше не повторится.
Наклонив по-птичьи голову, комендант внимательно выслушал и скомандовал:
– У камору!
Два рослых бабуина с прибалтийской внешностью выполняли приказ с душой, без принуждения. Легко сломив сопротивление, Морева запихнули в машину. Через зарешеченное окно он с тоской наблюдал за удаляющимся судном.
На гауптвахте Сан Саныч лично составил акт о вопиющем нарушении формы одежды, неподчинении приказам старшего, поставил дату 27 апреля 1986 года и предложил расписаться.
Терять уже было нечего, и Морев отказался в категоричной форме:
– Пусть вам бакланы тупые подписывают, и то вряд ли, потому что у них вместо рук крылья.
Майор терпеливо распорядился:
– У камору его.
За спиной хлопнула дверь и лязгнул засов. Морев огляделся: идеально побеленный потолок, окно с решеткой, свежевыкрашенные зеленые стены, две показательно заправленные койки и две тумбочки. Гауптвахта была гордостью коменданта, а к офицерской камере он относился как к алтарю.
Морев завалился на койку, его мучили недобрые мысли. Через пару месяцев получать очередное звание, а этот дятел в сапогах мог все испортить. Вся надежда была на комдива.
Неожиданно распахнулась дверь, и в камеру вошел флагманский химик. Вид у него был обиженно-растерянный, влажные глаза навыкат, нос аккуратным клювом – он напоминал сильно обиженную черепаху Тортилу.
– Дуст, а тебя за что в узилище?
Морев обрадовался: будет не так скучно.
– Слющяй, этот начальник штаба, гетваран, совсем тупой. Как брату ему говорю, радиация большой меры принимай, тревога делай, химдым одевай, в Калининград докладывай. А этот гидждыллах меня на губу за распространение паники и неуставное поведение, маму его сиким!
– Тофик, а делать-то чего?
– Одно спасение, брат, бухать надо. Это я тебе как химик говорю.
Это был Чернобыль. Тревоги капитан-лейтенанта Агаева передались стране не сразу.
Тем временем комдиву доложили о происшествии. Капитан первого ранга Мурзаев был в Балтийске личностью известной и уважаемой. С яркой кавказской внешностью, человек горячий, он не боялся ни черта, ни Бога, а только свою белокурую красавицу жену.
Решив закрыть вопрос по-быстрому, он позвонил коменданту:
– Сан Саныч, у тебя там мой засранец сидит, ты отпусти его под мою ответственность.
– Как же я его отпущу, он злостный нарушитель!
– Майор, мозг включи. Ему через два дня в море, межфлотский переход, все на контроле у командующего.
– Корабли приходят и уходят, а дисциплина должна быть всегда, – с легкими философскими нотками подытожил комендант.
Ситуация накалялась, пришлось докладывать командиру базы.
Командовал базой контр-адмирал Егоршев. Опытный моряк, толковый дядька, он прекрасно понимал, что разборки не должны дойти до штаба флота и нужно сделать все, чтобы этот транзитный пароход ушел вовремя и без лишнего шума. Нажав кнопку селектора, он дал указание дежурному вызвать коменданта и Мурзаева.
Через тридцать минут оба стояли в кабинете адмирала.
– Майор, доложите суть дела.
– Товарищ контр-адмирал, арестованный старший лейтенант Морев грубейшим образом нарушил форму одежды, считаю, подобное нужно пресекать самым строгим образом.
Егоршев пристально посмотрел на коменданта:
– И это все? Майор, вы воруете мое время!
Улучив момент, вмешался комдив:
– Товарищ адмирал, разрешите, я накажу его своей властью? А вообще он хороший офицер, считаю действия коменданта предвзятыми.
Майор почувствовал, что ситуация разворачивается против него:
– Товарищ капитан первого ранга, вы защищаете честь мундира!
– Майор, а ты знаешь, что это такое?
– Конечно. Военная форма одежды, установленная указами, приказами, правилами или специальными нормативными актами…
– Я тебя про честь спрашивал, а не про тряпки.
Было очевидно, что командир базы коменданта не поддержит, а то еще и вдует. Майор пошел ва-банк.
– Товарищ контр-адмирал, старший лейтенант был пьян.
Такой подляны никто не ожидал. С Мурзаевым произошли некоторые метаморфозы. На офицерскую честь наложилась честь горца, и получилась гремучая смесь. Он покраснел, желваки заходили ходуном, взгляд стал пронзительно-колючим. Зловещим шепотом комдив поинтересовался:
– А как ты это определил?
– От него пахло!
Это была ошибка. Комдив среагировал мгновенно, он наклонился, театрально хлопнул себя по заднице и задал вопрос, который прозвучал как контрольный выстрел:
– Майор, ты здесь понюхай. Здесь дерьмом пахнет! Ты что, на весь Балтийск скажешь, что Мурзаев засранец?!
Это был АРГУМЕНТ.
Мама
По плану штурманского сбор-похода подошло время захода в Одессу. Ежегодно, в конце лета, начальник Гидрографической службы Черноморского флота собирал всех прибывших на флот молодых штурманят и на одном из гидрографических судов вывозил их в море для ознакомления с районом плавания. Не знаю, делал ли это кто-нибудь до него, но знаю точно, что после Льва Ивановича эта добрая традиция канула в Лету.
Рано утром ошвартовались в порту. Несмотря на ранний час, встречал лично капитан порта. Нашего адмирала уважали.
На утро было запланировано одно обязательное мероприятие – обход акватории порта с лоцманом, а после – свобода до утра.
Больше всех суетился Петя Смелянский, он был коренной одессит и обещал сделать этот заход незабываемым.
Знакомство с портом было недолгим. Когда проходили мимо Воронцовского маяка, обратили внимание на вяленую рыбу. Какой-то эрудит из средней полосы России обратился к рулевому:
– Отец, это знаменитые одесские бычки?
Рулевой, мужик в годах, с голым торсом, сам был похож на вяленую рыбу. Коричневая лысина, впалая грудь, немного волос, немного татуировок. Не поворачивая головы, он небрежно ответил:
– Разве ж то бички, то ж воши!
Штурманят увезли на экскурсию. Экипажу разрешили сход. Понимая, что морской формой в Одессе никого не удивишь, переоделись в гражданское. Петька торопил:
