– Что ты несешь?! – сердился Камень. – Да, я
согласен, Родислав расстроился из-за того, что Люба не откликнулась на его
желание, а кто бы не расстроился? Любому мужу не нравится, когда он хочет, а
жена – нет. А про все остальное – это чистой воды бредни. Никогда не поверю,
что Родислав пал так низко! Это ж надо такое придумать: потренироваться на
жене, чтобы потом гулять по девкам! Не смей компрометировать моего героя, не
смей на него клеветать.
– Да какая же тут клевета? – оправдывался Ворон,
которому и самому неловко было излагать все это Камню. – Тут все правда от
первого и до последнего слова.
– Ты не можешь этого знать! Ты не умеешь читать мысли!
А Родислав не мог никому этого рассказывать, мужчины такими вещами друг с другом
не делятся.
– А я вот знаю, – упрямился Ворон. – Не могу
тебе сказать откуда, но знаю точно.
– Почему не можешь сказать? – с подозрением
спросил Камень. – Что у тебя за секреты появились? Немедленно признавайся,
или нашей дружбе конец.
– Ну… это… Только ты не ругайся, ладно? –
забормотал Ворон. – Я тебе раньше не говорил, потому что не был уверен, и
еще я боялся, что ты надо мной будешь смеяться… Дай слово, что не будешь
ругаться и смеяться.
Ворон, похоже, напрочь забыл, что объявил движение протеста.
И куда только девались его гордость и независимость? Камень решил не напоминать
другу об этом, ему гораздо больше нравилось, когда Ворон чувствовал себя
нашкодившим и виноватым. Это позволяло проявлять великодушие и ощущать себя
значительным и могущественным.
– Ладно, не буду ни ругаться, ни смеяться, –
пообещал он. – Говори.
– Знаешь, – Ворон понизил голос, – у меня
недавно появилась странная способность как будто видеть в чужой голове.
– Мысли, что ли, читать?
– Ну, что-то типа того. Но я не у всех в голове вижу, а
только у тех, на кого настроился, кого давно знаю и хорошо чувствую. Вот у
Родислава вижу, у Любы вижу, иногда вижу у Лизы и у Аэллы. Я хочу тебе
признаться… Помнишь, ты несколько раз у меня спрашивал, откуда я то или другое
знаю, а я тебе говорил, что слышал телефонные разговоры.
– Ну, помню. Врал, что ли? – нахмурился Камень.
– Врал, – признался Ворон, понурив голову. –
Никаких таких разговоров я не слышал, я в голове видел. Ну, чего, будешь меня
убивать за это?
– За что? Ты же не виноват, что на тебя такой дар
свалился.
– А за вранье?
– Вот за вранье тебя надо бы выпороть да все перья из
тебя повыдергивать, – вынес свой вердикт Камень. – Жалко, у меня рук
нет.
– А ты мне поручи, – весело подал голос с высоты
Ветер. – У меня хорошо получится.
– Заткнись, кулацкий подпевала! – огрызнулся
Ворон, задрав голову вверх. – Тебя никто не спрашивает.
Но Ветер никогда не страдал обидчивостью и чаще пребывал в
хорошем настроении, нежели в дурном.
– Почему же? Спроси меня, и я тебе отвечу, что врать
нехорошо. Некрасиво. Особенно старым друзьям. Врагам – можно, а друзьям не
надо. Я, к примеру, никогда не вру, всегда говорю правду.
– То-то на тебя полпланеты обиду заковыряло, –
заметил Ворон. – Ты всегда правду-матку в глаза режешь, никакой
деликатности в тебе нет.
– Истина превыше всего, – авторитетно вмешался
Камень. – Ветер совершенно прав, он никогда не кривит душой и честно
смотрит всем в глаза.
– Ага, ты еще скажи, что это его огромное моральное
достоинство! – заверещал Ворон. – Да он знаешь почему правду всегда
говорит?
– Ну почему же? – прищурился Камень.
– Потому что у него мозгов не хватает подумать, прежде
чем ляпнуть чего-нибудь, а надо ли вообще об этом говорить, и если надо, то
какими словами. Правда – штука тонкая, с ней надо аккуратно обращаться, а то
как сказанешь, пусть и правду, но такими словами и таким тоном, что лучше бы уж
сразу убил, чем такое говорить. Быть абсолютно честным может себе позволить
только очень умное существо, а если оно не очень умное, то пусть лучше врет или
вообще молчит в тряпочку.
– Правда и истина – категории этики, они не могут
зависеть от интеллектуального уровня, они абсолютны и сами по себе являются
самоценностью, – упорствовал Камень. – И за попрание этих категорий
тебя, Ворон, надобно высечь или иным каким способом примерно наказать. Но я
сегодня добрый, и я тебя прощаю. Ты до того меня расстроил с Родиславом, что у
меня не осталось душевных сил на тебя сердиться.
– А чего я тебя расстроил? Чего расстроил-то? –
заторопился Ворон, чувствуя, что опасность миновала, и радостно расправляя
крылья. – Все, по-моему, очень даже хорошо получилось. Любочка моя
совершенно права, что отказала мужу. У нее есть женская гордость, она о женской
чести все правильно понимает. Как это так: одиннадцать лет он таскался
неизвестно где, по чужим койкам, а теперь – здрасьте-пожалуйста, примите меня в
свои объятия, потасканного и неизвестно какими болезнями зараженного. Да если
бы она ему не отказала, я бы ее уважать перестал!
– А как же Родислав? Для него это было очень важно, он
же не хочет быть импотентом, – встрял Ветер. – Люба бы ему уступила,
и все бы у них хорошо получилось, и они бы снова полюбили друг друга. Разве
плохо?
– Эк у тебя все просто, – досадливо отмахнулся
Камень. – Здесь невозможно угадать, как было бы правильно, а как неправильно.
Все зависит от результата. Если бы получилось так, как ты, Ветер, нарисовал,
то, конечно, было бы здорово, никто и не спорит. А если бы у них все получилось
и Люба стала бы любить его еще сильнее и поверила в то, что он опять ее любит,
а Родислав начал бы с новой силой таскаться по бабам? Это как, по-твоему?
Хорошо, что ли? Или у них бы ничего не получилось, и Родислав окончательно
убедился бы в том, что он полный и безвозвратный импотент, и стал бы на этой
почве психовать, запил бы или в таблетки ударился. Тоже, что ли, хорошо? Сейчас
у них отношения хоть в каком-то равновесии, а этот интим мог все разрушить и
испортить. Так что я склонен согласиться с Вороном, хотя за Родислава мне,
конечно, ужасно обидно. Если ты, глупая птица, не ошибся и все прочитал у него
в голове правильно, то Родислав сильно упал в моих глазах. Я огорчен.
– Да брось ты, – легкомысленно дунул Ветер. –
Все человеческие самцы такие, других не бывает. Ты просто идеализируешь своего
Родислава, потому что он твой любимчик, а он такой же, как все остальные.
– Ты не можешь судить… – начал было Камень, но
Ветер не дослушал его и перебил:
– Могу я судить, могу, потому что мотаюсь испокон веку
по всему свету и всякого повидал. Уж можешь мне поверить, я и за первобытными
самцами наблюдал, и за древними римлянами времен братьев Гракхов, и за греками,
когда там еще Платон и Сократ жили, и за галлами, и за индейцами, и за
индусами. Да за всеми! Во все времена человеческие самцы мерились друг с другом
длиной своего этого самого и количеством покоренных женщин: у кого больше – тот
и лучше. За миллион лет так и не поумнели.
