– Кирилл, а почему вы пьете? – спросила
она. – Разве это не мешает вашей профессии?
Он открыто посмотрел ей в глаза и слегка улыбнулся.
– Мешало бы, если бы в этой профессии я был успешен. Но
в том-то и дело, что я – неудачник, меня вытурили из театра, меня мало снимали.
Иногда обо мне вспоминали и приглашали на какую-нибудь маленькую роль. Когда я
снимался, то, естественно, не пил, а вот в перерывах, которые иногда тянулись
годами… Поэтому для меня очень важно получить роль в сериале.
– И вы так спокойно признаетесь в том, что вы
неудачник? – удивилась она.
Аэлла готова была к чему угодно, только не к такой
откровенности. Сама она ни за что на свете никому не призналась бы в том, что у
нее что-то не в порядке.
– А зачем мне вам врать? – ответил он вопросом на
вопрос. – Чтобы выглядеть лучше, чем я есть на самом деле?
– Ну, например, – согласилась она.
– Так вы же все равно потом узнаете правду. Какой
смысл? Лучше вы будете знать с самого начала, что я вот такой, неудалый,
пьющий, в общем – дурацкий. Но готовлю я действительно хорошо, тут я не вру.
Так что вы хотите, мясо или рыбу?
– Кирилл, мне очень стыдно, но я хочу яичницу, –
призналась Аэлла.
– Яичницу?! Простую, банальную яичницу, которую жарят
на сковородке?
– Ее, родимую. Я не ела ее, наверное, лет тридцать.
– Но почему? В чем проблема? Вы не умеете ее делать?
Ей вдруг стало легко и радостно. Вот стоит рядом человек,
перед которым не хочется притворяться и строить из себя невесть что, перед
которым можно не выглядеть суперженщиной, которому можно сказать правду, самую
неприглядную и самую нелепую.
– Знаете, мне всегда казалось, что яичница – это пошло,
это удел неудачников-холостяков или старых дев. Настоящая женщина должна
питаться, фигурально выражаясь, лепестками роз и запивать их росой. Я все время
покупала деликатесы и полуфабрикаты, мне казалось немыслимым, чтобы я, надев
фартук, стояла у плиты, как какая-то домохозяйка. У меня есть подруга, Люба, та
самая, вместе с которой мы были в Доме кино, так вот она всю жизнь провела в
готовке, стирке, уборке, глажке, и мне всю жизнь было ее ужасно жалко, я была
уверена, что она бездарно растрачивает свои лучшие годы, ухаживая за мужем и
детьми, а мне, такой необыкновенной, такой умной и такой успешной, уготована
совсем другая жизнь. Когда ко мне приходили гости, я заказывала блюда в
ресторанах. Иногда я что-то делала сама, но только тогда, когда хотела понравиться
мужчине. Но это бывало крайне редко, куда чаще мужчины хотели понравиться мне и
приходили сюда с сумками, набитыми уже готовой изысканной едой. Или водили меня
в дорогие рестораны.
Она слышала себя и приходила в ужас. Что она несет? Как
можно быть такой откровенной, такой неприлично открытой с совершенно незнакомым
мужиком, которого встречаешь всего второй раз в жизни? Какой кошмар! Что это с
ней? Кто тянет ее за язык? Она даже сама себе в мыслях не признавалась в том, в
чем сейчас признавалась вслух перед этим Кириллом Тарновичем. Загипнотизировал
он ее, что ли? Она пыталась остановиться, но не могла. Слова лились из нее
неудержимым потоком, и с каждым сказанным словом ей становилось легче и
отчего-то веселее, как от хорошего вина.
– В общем, я всегда была выше простой яичницы. А
сегодня я хочу именно ее. Желтую, с красными помидорами и зеленью, и
обязательно с сыром, как готовила моя мама, когда я была маленькой.
Можно? – спросила она совсем по-детски, жалобно и нерешительно.
Она ждала, что Кирилл рассмеется и скажет что-нибудь
ядовито-ироничное, но он лишь деловито поинтересовался:
– Сыр тертый или жаренный кусочками? Как вы любите?
– Внутри жаренный квадратиками, а сверху тертый.
Сумеете?
– Не вопрос. Вы сядьте, Аэлла, вы и так сегодня весь
день на ногах, устраивайтесь поудобнее, а я сейчас все приготовлю, и мы с вами
поужинаем.
Она уже раскаивалась в своей откровенности, и ей хотелось
компенсации.
– Кирилл, а почему вас так мало снимали? У вас ведь
хорошая внешность, фактурная.
– Таланта маловато, – спокойно отозвался
он. – Где у вас разделочная доска?
Ей пришлось встать, чтобы достать доску. Она вернулась на
место, облокотилась подбородком о сложенные руки и продолжила допрос:
– А почему вас выгнали из театра? Тоже из-за нехватки
таланта?
– Из-за дисциплины. Видите ли, когда-то, в далекой
молодости, я очень успешно снялся в одном фильме, играл Робин Гуда. Это был как
раз тот случай, когда вечером ты ложишься спать никем, а утром просыпаешься
знаменитым. В театре на это отреагировали должным образом, я был молод, красив,
перспективен, а теперь еще и узнаваем, мне даже пообещали роль Ленина в одной
пьесе про молодые годы вождя. Вы только представьте, что это такое – в
советское время сыграть Ленина! У меня совершенно крышу снесло, я зазвездился
по полной программе, начал активно выпивать, гулять с девочками, приходил на
репетиции нетрезвым. В общем, с Лениным меня прокатили, и были правы. Но это я
теперь понимаю, а тогда обиделся страшно и запил уже по-настоящему. Вот тут-то
меня и выперли из театра. А кому я нужен с такой репутацией? Конечно, если бы у
меня был настоящий талант, большой, то на репутацию никто не посмотрел бы, и
сниматься приглашали бы, и в театре оставили. Но талантик у меня был
маленький, – он оторвался от нарезания помидоров и показал Аэлле просвет
между большим и указательным пальцами, – крошечный был талантик, так что
никто за меня особо не держался. Друзья в киношном мире, конечно, остались, вот
они меня и снимали понемножку, чтобы я с голоду не подох. Вы любите помидоры
хорошо протушенные или только слегка припущенные?
– Протушенные. А вы женаты? У вас есть семья?
– Сейчас – нет. Однажды была жена, но недолго.
– Отчего так?
Аэлла выспрашивала подробности, ей казалось, что чем больше
слабостей и недостатков она обнаружит в своем новом знакомом, тем меньше ей
будет стыдно за свою откровенность.
– А я все никак не мог уняться, смириться с тем, что я
уже давно не звезда. Продолжал пить и шляться по девицам. Мог исчезнуть на
неделю, зависнуть у кого-нибудь из друзей и пьянствовать. Жена бросила меня
довольно быстро. Но я ее понимаю. Какой нормальной бабе такое понравится?
Разговаривая, он вымыл зелень, тщательно промокнул бумажным
полотенцем, открыл окно и положил сушиться на подоконник.
– Закройте окно, – Аэлла недовольно сморщила
носик, – кондиционер же работает, он не любит открытых окон.
– Ничего страшного, я думаю, он потерпит десять минут.
– Вы ведете себя здесь как хозяин.
– Извините, не хотел вас задеть. Но трепетное отношение
к технике мне чуждо. Она должна служить нам, а не мы – ей. Если вы настаиваете,
я закрою окно.
