Камень с ужасом смотрел на товарища, не понимая, как можно
вот так спокойно произносить столь чудовищные cлова.
– Ты хочешь сказать, что это все краденое?
– Естественно. А ты чего ожидал? Не краденые здесь
только орехи, они сами по себе в лесу растут, их зайчики собрали, а все
остальное пришлось у людей позаимствовать.
– Но это ни в какие ворота не лезет! Это противно моему
правосознанию! – возмутился Камень. – Как ты мог даже подумать, что я
прикоснусь к ворованному?! Не ожидал я от тебя.
– Знаешь, мил-друг, ты мне тут со своей философией
мозги не парь, – спокойно ответил Змей. – Природа так устроена от
века, что дикие животные отбирают у людей пищу. И никто это воровством не
считает, хотя и принято говорить, что, к примеру, лисы и хори воруют кур, но на
самом деле они не воруют, а просто добывают себе пропитание. Так природой
предусмотрено. Люди сами виноваты, что так получилось, потому что куры
изначально были пищей лис и хорей, а люди пришли, одомашнили их, позапирали в
сараи и стали разводить для себя. А лисе что, подыхать теперь? Она ж не
виновата, что у нее нету рук и ног, только лапы одни, и она не может тоже
завести себе ферму и построить сарай. Ее господь другой создал. Что ей делать,
если люди пищу отняли? Пойти и забрать. То же самое с зайцами: раньше росла
себе дикая капуста повсюду, ешь – не хочу, но пришли люди, все распахали и
засеяли, оградой обнесли, огородом назвали и давай с этого огорода себе на стол
таскать, а куда бедному зайцу податься? Чем питаться? И медведь испокон веку
сам за диким медом лазил, а теперь вот приходится ему, бедолаге, с пасеки
воровать. Так что еще большой вопрос, кто у кого украл.
– Смутил ты меня, – удрученно пробормотал
Камень. – Я такими глазами на этот вопрос не смотрел. Значит, ты считаешь,
что нет ничего позорного, если мы с тобой это съедим?
– Ничегошеньки, – авторитетно заверил его
Змей. – Ешь на здоровье. А пока ты питаешься, я тебе еще один подарочек
преподнесу, опишу одну сценку из жизни Романовых, которая имела место аккурат
после возвращения Любы из Нижнего.
* * *
Лифт не работал, и Люба шла наверх пешком, неся тяжелые
сумки с продуктами и глядя себе под ноги, чтобы не оступиться на полутемной
лестнице – с лампочками во всех подъездах их дома настоящая беда, кто-то с
маниакальной настойчивостью выкручивал их буквально через день-два после того,
как электрик ставил новые.
Она очень устала, на работе за время ее отсутствия скопилась
масса документов, требующих тщательной проработки, а квартира за неделю
приобрела, как показалось Любе, вид совершенно непригодный для жилья: на ванне
и унитазе образовались желтые потеки, плита на кухне не сверкала, оконные
стекла помутнели, посуда не блестела, как обычно, как будто ее не мыли как
положено, а только слегка споласкивали под струей воды. Одним словом, дом
напоминал Любе разоренное гнездо, и всю минувшую ночь она, вместо того чтобы
спать, приводила его в порядок, заодно стирая накопившиеся грязные сорочки и
футболки мужа и сына и Лелино белье, несмотря на то что предыдущую ночь она
провела в поезде и проплакала до самого утра, не сомкнув глаз, благо ехала в
купе одна. После работы она, нагруженная продуктами, купленными во время
обеденного перерыва в ближайшем к заводу магазине, еще поехала к Аэлле, чтобы
отдать ей деньги, заплаченные подругой медсестре Раисе, – Люба не любила
иметь долги. И сейчас, возвращаясь домой и идя пешком вверх по лестнице, она
чувствовала, что смертельно устала и буквально валится с ног, а ведь нужно еще
готовить еду и всех кормить, а потом снова убирать, мыть и скрести.
– Тетя Люба, – донеслось до нее.
Люба оглянулась. На подоконнике, подтянув колени к груди и
упершись в них лбом, сидела Лариса.
– Лариса! Что случилось? Почему ты сидишь здесь?
Девушка подняла голову, и Люба увидела, что лицо ее опухло
от слез.
– Тетя Люба, простите меня, вы только не сердитесь, но
я ничего не могла поделать, – заговорила Лариса. – Он опять нажрался,
начал орать, я к вам убежала, а он за мной поперся, ворвался, ничего слушать не
хочет, денег требует. Я не смогла его выставить. Он теперь там сидит.
– Где – там? – не поняла Люба.
– У вас, – сдавленным голосом проговорила
девушка. – Это я во всем виновата, мне не нужно было ему дверь открывать.
Люба опустила сумки на пол и тяжело вздохнула.
– Зачем же ты его впустила?
– Но я не знала, что это папа, я думала, это Леля
пришла…
– А в глазок посмотреть? Я ведь сколько раз тебя
предупреждала: смотри в глазок, прежде чем открывать дверь.
– Я забыла, – едва слышно прошептала
Лариса. – Простите меня, тетя Люба, я совсем забыла про глазок, я не
думала, что у него хватит наглости к вам припереться. Что мне теперь делать?
– Ничего, – снова вздохнула Люба. – Возьми
сумки, я уже замаялась их таскать, и пойдем, будем разбираться с твоим отцом.
– Мне так стыдно… – пробормотала Лариса. –
Хорошо, что вы первая пришли, если бы дядя Родик пришел раньше вас, я бы умерла
от стыда.
«Ну конечно, – с неожиданной для себя горечью подумала
Люба, – перед Родиком ей стыдно, а передо мной – нет. Передо мной никому
не стыдно. Меня никто не стесняется, ни муж, ни сын, ни даже соседская девочка.
Наверное, я сама виновата, не так себя поставила».
– А что, Лели до сих пор нет дома? – спросила она.
– Никого нет, он там один. Я тут сижу, караулю, чтобы
он не вынес чего-нибудь из квартиры. Мне так в туалет хочется – ужас просто, а
я отойти боюсь, вдруг папа у вас что-нибудь украдет. И в квартиру вашу
возвращаться страшно, он пьяный совсем, а вы сами говорили, чтобы я его не
провоцировала и с ним наедине не оставалась, когда он не в себе.
– Правильно, Лариса, правильно, – устало
проговорила Люба, думая только о том, как бы разрулить ситуацию с Геннадием до
возвращения мужа и детей. Незачем их нервировать и лишний раз вызывать
неприязнь к соседям.
Геннадий Ревенко валялся посреди кухни на полу и
оглушительно храпел. Роста он был не очень высокого, ниже Любы, но плечистый,
коренастый и весил отнюдь не мало. Судя по грязной посуде и объедкам на
кухонном столе, он, оставшись один в квартире, успел до того, как уснуть,
основательно подкрепиться как едой, так и спиртным, обнаруженным в навесном
шкафчике.
– Тетя Люба! – тихо ахнула Лариса, увидев сей
незатейливый натюрморт с бесчувственным телом в центре композиции. – Какой
кошмар! Да если б я знала, что он такое сделает, я бы его одного не оставила.
Он, наверное, всю вашу еду съел, да? Вы мне скажите, чего не хватает, я сейчас
в магазин сбегаю и все куплю, вы только…
– Успокойся, Лариса, – твердо сказала Люба. –
Пойдем организуем место, куда его можно перетащить.
Она повела соседку в комнату Николаши, достала из шкафа
надувной резиновый матрас и велела Ларисе привести его в надлежащий вид,
превратив в спальное место. Когда матрас был надут, они принесли его на кухню и
стали перекладывать на него крепко спящего мужчину, оказавшегося непомерно
тяжелым даже для двух отнюдь не хрупких женщин. Люба почувствовала, как что-то
хрустнуло у нее в позвоночнике и спину пронзила резкая боль, но она стиснула
зубы и промолчала, тем более что боль почти сразу утихла. Наконец Геннадий
оказался на матрасе, и Люба с Ларисой, согнувшись в три погибели и ухватившись
за резиновые края, потащили свою тяжкую ношу в комнату Николаши.
