– А вдруг Коля рассердится, что мой папа у него в
комнате валяется? – испуганно спросила Лариса.
– У тебя есть другие варианты? Леля придет с минуты на
минуту, к ней в комнату его точно нельзя положить. Родислав Евгеньевич тоже
скоро придет, так что и в большую комнату твоего папу определить нельзя. И на
кухне оставить нельзя, мне нужно ужин готовить и всех кормить. Так куда же его
девать?
– На лестницу! – осенило Ларису. – Давайте
вытащим его на лестничную площадку, пусть там лежит, пока не проспится. Там он
никому не помешает. Если бы мы могли его до нашей квартиры дотащить, было бы
здорово, но ведь мы с вами его не допрем, больно тяжелый.
– Это верно, – согласилась Люба, пряча невольную
улыбку, – не допрем. Тем более что лифт не работает. А насчет лестничной
площадки – это плохая идея. Люди будут ходить мимо, он им будет мешать, и
кто-нибудь обязательно вызовет милицию. Тебе это надо? А твоему папе? Хочешь,
чтобы у него опять были неприятности? Пусть лучше здесь лежит, у Коли в
комнате, Коля обычно приходит поздно, может, нам с тобой повезет и твой папа
проснется раньше.
– А если не повезет?
– Ну, значит, не повезет, – развела руками
Люба. – Пойдем на кухню, помоги мне с ужином.
Храпел Геннадий оглушительно, и ни от Лели, ни от Родислава
скрыть его присутствие не удалось. Муж и дочь поморщились недовольно, но в
присутствии Ларисы промолчали, и в целом семейный ужин прошел довольно мирно.
Леля в черной водолазке и длинной черной юбке, с волосами, перехваченными
черной лентой, – в знак траура по погибшему Григорию, – была за
столом тихой и печальной, от чая отказалась и ушла к себе. Встревоженная Люба
через несколько минут зашла к ней в комнату и увидела дочь возле окна в
знакомой позе: Леля стояла, закутавшись в черную шаль и обхватив себя руками.
Довольно высокая, она по-прежнему оставалась очень тоненькой, и то, что в детстве
воспринималось как трогательная хрупкость, с годами стало больше походить на
болезненную худобу. Верхний свет был выключен, горела только настольная лампа.
– Что ты, деточка? – негромко спросила
Люба. – Опять грустишь? Из-за Григория?
– Это невыносимо! – буквально простонала Леля,
резко оборачиваясь к матери. – У нас такое горе, такое невыразимое,
невозможное горе, а за стенкой храпит пьяный мужик. Это какой-то чудовищный
диссонанс, нарушение мировой гармонии! Так не может быть, не должно быть. Это
оскорбление памяти дяди Гриши, это неуважение к трагедии тети Тамары. Почему он
здесь? Кто позволил ему сюда прийти? Ты? Или Лариса? Неужели вы не понимаете,
что у нас траур, что в доме должна быть печальная тишина, мы все перед лицом
нашей общей трагедии должны побыть наедине с собой, а вы приводите в дом
пьяного, грязного и, в сущности, совершенно чужого человека, уголовника,
убийцу, укладываете спать рядом с нами и вынуждаете слушать его отвратительный
храп. Я не понимаю, мама, как так можно. У меня душа болит от всего этого.
– Лелечка, детка, я понимаю твои чувства, – мягко
заговорила Люба. – Но даже перед лицом нашего общего горя мы не можем
заставить жизнь остановиться и замереть. Мы бы и хотели, но это не в наших
силах. Геннадий – тяжелый алкоголик, его постоянно увольняют с работы за
пьянство и прогулы, он болен, и справиться со своей болезнью сам он не может,
как не может ни один алкоголик. Он сегодня напился и начал дома буянить, и
Лариса ушла к нам, у нее есть ключи. Геннадий через некоторое время поднялся к
нам на этаж, позвонил в дверь, и Лариса ему открыла. Она сделала это без злого
умысла, она даже не предполагала, что это может быть ее отец, она была уверена,
что это ты пришла или папа. Геннадий ворвался сюда, и выгнать его Лариса не
сумела, у нее просто не хватило на это сил. Она очень переживает, что так
вышло, она сидела на лестнице и караулила отца, боялась, что он что-нибудь
возьмет у нас, ценности или деньги. Она хорошая девочка, и уж чего она меньше
всего хотела, так это оскорбить память Григория. Я прошу тебя, Лелечка, будь
снисходительней.
– Хорошо, мама. Но только ради тебя. И имей в виду, я
туда больше не выйду. В моей комнате хотя бы этот жуткий храп не так слышен. А
что будет, когда придет Коля?
– Не знаю, – призналась Люба. – Надеюсь, что
Геннадия удастся разбудить и увести раньше, чем это случится. Ты же знаешь,
Коля рано не возвращается.
После ужина Лариса осталась, чтобы помочь с уборкой, и к
одиннадцати часам все запланированные Любой домашние работы оказались переделанными.
Вполне можно было бы лечь спать. А спать так хотелось! До головокружения и
тошноты. И спина продолжала ныть при каждом движении. Но разве можно ложиться,
если сына до сих пор нет дома, а в его комнате валяется пьяный сосед?
– Тетя Люба, можно, я посижу на кухне, подожду, пока
папа проснется? – робко спросила Лариса. – Когда он проспится, я его
сразу же вытолкаю. Вы идите, ложитесь, вы же, наверное, устали как собака, а я
посижу, покараулю папашку.
– Ты одна с ним не справишься, – обреченно
вздохнула Люба. – И потом, что ты будешь делать, если Коля вернется? Сама
станешь с ним объясняться? Коле надо где-то спать, а спать рядом с твоим
храпящим отцом никто не сможет и не захочет. Давай вместе на кухне время
коротать, Родислав Евгеньевич пусть в комнате отдыхает, а мы с тобой здесь
посидим.
– Ой, мне так неудобно, что вы теперь из-за меня не
спите… Давайте я что-нибудь нужное поделаю.
– Что, например? – улыбнулась Люба. – Мы с
тобой все уже сделали.
– Ну, хотите, я вам гречку переберу, побольше, чтобы надолго
хватило? Захотите сварить, а у вас уже вся крупа чистенькая. Давайте? –
предложила Лариса.
– Ларочка, у нас нет гречки. Это нынче большой дефицит.
– Ну тогда давайте я соду в воде разведу и весь ваш
хрусталь перемою.
– Не нужно, детка, он чистый, я недавно его мыла.
Любу до глубины души трогало желание девушки оказаться
полезной и хоть как-то компенсировать причиненные ею самой и ее отцом
неудобства, и в принципе в доме было чем заняться, но у Любы уже ни на что не
хватало сил. Спина ныла все сильнее, и все сильнее кружилась голова. Не может
же Люба дать Ларисе задание и сидеть рядом, как надсмотрщик, ей совесть не
позволит, придется тоже включаться в работу. Нет, невозможно! Лучше просто
посидеть и попить чаю.
Около полуночи за стенкой умолк звук работающего телевизора
и под дверью большой комнаты погасла полоска света – Родислав лег спать. Лариса
живо обсуждала с Любой заводские сплетни, правда, в основном говорила сама,
Люба только слушала, а точнее, делала вид, что слушает, потому что слова девушки
доходили до нее через два на третье, все ее мысли крутились сейчас вокруг сына,
которого опять нет дома, который явится неизвестно когда и неизвестно в каком
виде, а тут еще пьяный Геннадий…
– Лариса, пойдем посмотрим, как там твой папа, –
предложила она. – Может быть, его удастся разбудить и увести.
Геннадий сполз с матраса и лежал на полу, раскинув руки и
широко открыв рот. В комнате стоял удушливый запах перегара. Лариса присела на
корточки рядом с отцом и принялась его тормошить.
