Камень в ужасе слушал то, что говорил Ветер.
– Неужели это правда? – тихо спросил он Ворона.
– Наш Ветер никогда не врет, – уныло подтвердил
Ворон. – Всегда правду-матку в глаза режет. Я знал, знал, что тебя это
огорчит, ты про человеков имеешь гораздо лучшее мнение, но что я мог сделать? Я
же не мог его заткнуть, а он со своей правдой вечно лезет! Никакой деликатности
в нем нет. Да ты не огорчайся, давай я тебе лучше интересное расскажу, хочешь?
– Хочу! – послышался с высоты голос Ветра.
– Уйди, противный, тебя не спрашивают. Расстроил
Камешка до невозможности, а теперь еще интересное ему подавай! Перетопчешься.
– Рассказывай, – плаксивым тоном потребовал
Камень, – отвлеки меня от печальных раздумий.
– Как вы думаете, – торжественно и неторопливо
начал Ворон, – кто был тот мужчина, который спас Любу от грабителя?
– Тайный поклонник, – тут же предположил
Ветер. – Он давно влюблен в Любу, но не решается познакомиться с ней и
признаться в своих чувствах.
– А ты, Камешек, как думаешь?
– Я думаю, что это просто мужественный и
добропорядочный человек, который не смог смириться с тем, что на его глазах
обижают слабую женщину, – строго произнес Камень.
– А вот и не угадали! – обрадовался Ворон. –
Это был тот мужик, который сидел в скверике перед зданием суда, когда Геннадия
Ревенко судили. Только тогда он старше выглядел, а теперь моложе. Но это точно
он, я не ошибся.
– Как это ты не ошибся, когда как раз ошибся, – с
упреком поправил его Камень. – Он тогда, во время суда, был моложе на
девять лет, а сейчас стал старше. Вечно у тебя в голове путаница.
– Ничего не путаница! – обиделся Ворон. – Я
тебе говорю как есть. Во время суда ему было лет сорок, а теперь максимум
тридцать пять. Я, может, и тупой, но не слепой.
– Так это что же выходит, – от изумления Камень
забыл огорчаться и изображать депрессию, – он гримировался, что ли?
– А я о чем! – подтвердил Ворон его
догадку. – И когда неизвестный нам мужчина спасал Лелю от маньяка и все
время ходил переодеваться, он, наверное, тоже пытался внешность изменить.
– А может, это был один и тот же человек? –
спросил Камень.
– Да ты лицо-то его видел или как? – снова не
утерпел Ветер. – Чего мы гадаем на кофейной гуще? Лицо-то какое у него
было?
– Другое, – вздохнул Ворон. – В день суда и в
день Любы с сумочкой лицо было одинаковое, только возраст разный, а когда был
маньяк, тогда и лицо было другое.
– Это не показатель, – живо заметил Камень. –
Лицо можно какое угодно сделать при помощи грима. А помнишь, еще был какой-то
кавказец, который Кольку от расправы спас?
– Так он же был кавказец, – удивился Ворон. –
А эти все славяне.
– А грим?
– А акцент? – отпарировал Ворон. – Я слышал,
как он говорил. Славяне так не говорят.
– А имитация? Про это ты слыхал когда-нибудь?
– Я не пойму, ты на что намекаешь? – разозлился
Ворон. – На то, что все эти четыре мужика были один и тот же тип в разном
гриме, а я не разглядел? Ты это хочешь сказать?
– Я не знаю, – вздохнул Камень. – Я просто
спрашиваю, может такое быть или нет?
– А я тебе ответственно заявляю: этого быть не может. У
них не только лица разные, но и фигуры, и походки, и голоса. И не морочь мне
голову! Я пока смотрел на эпопею с сумочкой, чуть со смеху не лопнул: сумка-то
из ремонта, пустая, в ней даже старого трамвайного билетика не завалялось, а
этот рыцарь недоделанный гоголем смотрит, дескать, герой, сокровище спас!
Любочка-то моя молодец, деликатность проявила, не стала ему говорить, что сумка
пустая, наоборот, благодарила так искренне, словно у нее там вся зарплата
вместе с паспортом и ключами от квартиры лежала. Умница девочка. Люблю я ее!
– Смутил ты меня, – задумчиво проговорил
Камень. – Один человек Кольку спас, другой Лелю, третий Любу, ну ладно,
пусть только Любину сумку, но все равно спас. У них там что, бригада спасателей
семьи Романовых? Надо бы в этом деле покопаться…
* * *
Телевизор в кабинете Андрея Сергеевича Бегорского работал с
выключенным звуком. На экране скрипач играл над гробом Ильи Кричевского,
погибшего в последний день августовского путча в тоннеле на Садовом кольце.
Похороны троих молодых людей состоялись еще 24 августа, но сюжет несколько раз
повторяли по разным программам в течение следующих дней. Люба Романова сидела в
кресле директора завода, сжимала в руке телефонную трубку и плакала. Она знала,
что сейчас ей надо быть сильной, собранной, организованной, ей нужно все
наладить и устроить, прежде чем уезжать в Нижний Новгород – именно так с
прошлого года стал называться город Горький.
Два часа назад позвонила Тамара и странным ровным голосом,
за которым прятались недоумение и растерянность, сообщила, что Гриши больше
нет. Он был убит преступниками во время ограбления их квартиры. Сама Тамара в
это время была на работе, а Григорий работал дома, выполнял срочный заказ. Для
Любы не стоял вопрос о том, ехать или не ехать к сестре, вопрос был только в
том, как ей организовать жизнь дома и на работе во время своего отсутствия. Ну
и, разумеется, стоял вопрос о том, как уехать, то есть как и когда купить билет
на сегодняшний поезд.
Первым, к кому она побежала со своей бедой, был директор
завода Бегорский. Он выслушал Любу молча, плотно сжав губы и попутно делая
какие-то пометки на перекидном календаре.
– Я поеду с тобой, – решительно заявил он, когда
Люба умолкла. – Ничего не говори, я все равно поеду. Похоронами надо
заниматься, а кто будет это делать? Томка наверняка не в себе, ты в Горьком
никого и ничего не знаешь, нужно либо поднимать связи Григория, либо обращаться
к моим знакомым, у меня там есть кое-кто. Ты одна не справишься.
– Андрюша…
– Ты не сможешь сделать все, что нужно и как
надо, – прервал он ее тоном, не терпящим никаких возражений. – Я тебе
помогу. Тебе и Томке. Теперь так: насчет билетов не беспокойся, это я устрою.
Самолетом полетишь?
– Полечу, – покорно кивнула Люба. – Мне все
равно, лишь бы побыстрее оказаться рядом с Тамарой. Не представляю, как она там
одна.
– Родька знает?
– Нет еще. Я к тебе первому побежала. Пока никто не
знает, кроме нас с тобой.
– А Николай Дмитриевич?
– Тоже нет. Надо собраться с силами, всем позвонить и
сказать… Я не смогу, – Люба заплакала.
Бегорский налил воды и протянул ей стакан. Люба выпила воду
залпом, стуча зубами о край стакана. Стало немножко легче.
– Родьке я сам позвоню, – сказал Андрей. – А
уж с папой разговаривать придется тебе, он меня почти не знает. Какие еще
проблемы надо решить?
