– Не знаю, – вздохнула Люба, – кажется, он
очень напуган. Голосок такой тихий и слабенький… Я никогда у него такого голоса
не слышала. Ты же знаешь, Коля всегда такой самоуверенный, непробиваемый… Ой,
Андрюша… – она покачала головой. – Слава богу, он жив. Даже если его
там избили, это уже не так страшно, это не в первый раз, я его подниму на ноги,
выхожу, я привыкла. Или в больницу положу, если надо, такой опыт тоже есть.
Андрей отстранился и внимательно посмотрел на нее.
– Ты никогда не рассказывала, – медленно произнес
он. – Почему?
– А что рассказывать? – в отчаянии выдохнула
Люба. – Чем гордиться? Мы с Родиком от всех скрываем Колькины похождения,
нам стыдно, что мы вырастили такого сына. – Она понизила голос и почти
шепотом произнесла: – Мы даже от Лельки стараемся это скрыть. Он играет на
деньги, пьет, гуляет, ввязывается в сомнительные авантюры, он постоянно кому-то
должен, он постоянно кого-то обманывает, его подстерегают и бьют, он ворует
дома деньги и ценности, чтобы расплатиться, он занят каким-то бизнесом, за
который его могут в любой момент посадить, потому что там бесконечные финансовые
и налоговые нарушения. Андрюша, мы с Родиком живем, как на пороховой бочке, мы
не ложимся спать, пока Колька не вернется домой или хотя бы не позвонит и не
скажет, что с ним все в порядке, мы каждый день ждем беды… О чем тут
рассказывать? Не дай бог, папа узнает, у него и так высокое давление, и вообще
он уже старенький, ему нельзя волноваться. Знаешь, папа очень ослабел после
путча и смерти Григория, все это его совершенно подломило, он стал таким вялым,
равнодушным, иногда плачет. Ты можешь себе представить моего папу плачущим?
– Нет, – очень серьезно ответил Бегорский. –
Это невозможно представить. Я, конечно, мало его видел, всего несколько раз, но
по твоим и Родькиным рассказам очень хорошо представляю Николая Дмитриевича. Он
всегда был таким сильным, несгибаемым, мужественным.
– Вот именно, – кивнула Люба. – И у него
остались эти самые несгибаемые представления о том, какой должна быть наша
семья, какими должны быть мы с Родиком и наши дети. И если мы окажемся не
такими, как он думает, он этого не перенесет. Так что от папы мы вынуждены
скрывать не только Лизу и ее детей, но и проблемы с Колей.
Из своей комнаты появилась Леля и вопросительно посмотрела
на мать.
– Ну что? Они же позвонили, я слышала. Почему ты ничего
не говоришь?
Люба объяснила, что ей удалось поговорить с Николаем, но
условия обмена похитители пока не оглашали, придется еще немного подождать.
Леля отправилась на кухню варить кофе, а Люба с Андреем остались возле
телефонного аппарата. Ожидание затягивалось и стало уже невыносимым, и Люба
положила руку на трубку, ей казалось, что так она будет чувствовать себя ближе
к сыну.
Наконец они позвонили и торопливо изложили процедуру обмена,
которая оказалась довольно незамысловатой: деньги следовало положить в
определенную ячейку на Павелецком вокзале и закрыть ее на определенный шифр,
после чего ехать на другой конец Москвы, на Ясный проезд, и там ждать у дома
номер десять.
– Я поеду с вами, – тут же заявила Леля.
– Ни в коем случае – отрезал Андрей. – Ты
останешься дома.
– Но я хочу увидеть Колю! И вообще, я хочу знать, что
происходит! Вы уедете, а я буду тут сидеть, как кукла, волноваться и не знать,
как все проходит, где вы, что с вами и с Колей. Вдруг что-нибудь пойдет не так,
а у вас даже не будет возможности позвонить мне, и я тут буду с ума сходить.
Нет, нет и нет, я еду с вами.
– Нет, нет и нет, – повторил следом за ней
Бегорский, – ты остаешься дома, и это не обсуждается.
– Но почему?
– Потому что я так сказал. Я знаю, как лучше для всех,
в том числе и для Коли.
Леля плотнее закуталась в шаль, опустила голову и тихонько
заплакала, но на Андрея это не произвело ни малейшего впечатления. Люба
кинулась было утешать и успокаивать дочь, однако Бегорский решительно взял ее
за плечо.
– Любаша, не отвлекайся от главного. Одевайся и поедем.
– Но Леля…
– Ничего с ней не случится. Поплачет и перестанет.
После третьего звонка похитителей Люба снова начала
нервничать и плохо понимала, что происходит. Андрей вывел ее из дома, усадил в
свою машину, повез на вокзал, но ничего этого она как будто и не заметила,
очнулась только тогда, когда машина остановилась и Андрей сунул в ее сумочку
толстую пачку долларов.
– Номер ячейки помнишь?
– Да, – рассеянно кивнула она.
– И шифр?
– Помню.
– Точно? Ничего не перепутаешь? Я же велел тебе сразу
все записать. Ты записала?
– Нет, я так запомнила.
– Люба, ну куда это годится! – рассердился
он. – Я тебе русским языком сказал: сразу все запиши и возьми бумажку с
собой. Почему ты не сделала, как я велел?
– Андрюша, – к Любе понемногу стало возвращаться
самообладание, – я никогда не путаю цифры и не забываю их. Для меня цифры
– как для тебя слова. Или как запись ходов в шахматной партии. Не волнуйся, я
все сделаю как надо. Ты со мной пойдешь?
– Нельзя, Любаша. Если они за тобой наблюдают, то могут
подумать, что я из милиции. Не надо их провоцировать. Будем делать так, как они
велят, чтобы все это поскорее закончилось и Кольку вернули.
Люба вышла из машины, сделала несколько шагов в сторону
здания вокзала, но внезапно вернулась, открыла дверцу и заглянула внутрь.
– Андрюша…
– Да? Что-то забыла?
– Нет, я хотела сказать… А если Колю не вернут?
– Почему не вернут? – вздернул брови
Андрей. – Мы делаем все, как они сказали, мы не обратились в милицию, мы
собрали деньги и беспрекословно выполняем все их требования. Почему они не
вернут Колю?
– Ну, я не знаю. Может быть, они захотят еще денег.
Ведь говорят же, что шантажистам нельзя платить, иначе этому не будет конца.
– Насчет шантажистов – согласен, а насчет похитителей –
нет. Это совсем другое. Им всегда платят, и не только обычные люди, но и целые
государства. Иди, Любаша, и не думай ни о чем плохом.
Та зима была очень снежной, припарковаться рядом с вокзалом
оказалось трудно: машин много, а половина парковочных мест занята снежными
кучами. Люба шла к зданию, не глядя под ноги, несколько раз споткнулась и чуть
не рухнула в снег, но удержалась на ногах. Она старалась идти быстро, ей
казалось, что каждый сделанный шаг приближает ее к сыну, к тому моменту, когда
он окажется рядом с ней, целый и невредимый, но ноги вязли в глубоком снегу,
который нападал за ночь и который снегоуборочные машины еще не успели сгрести.
Мимо шли люди, озабоченно спешащие на поезда или выходящие из здания с
радостными лицами и букетами цветов, и Люба подумала, что отдала бы все на свете,
чтобы оказаться на их месте, чтобы ее встречали с цветами, чтобы ее главной
заботой было не опоздать на поезд. «Они даже не понимают, какие они
счастливые! – мелькнуло в голове. – Как это хорошо, когда у тебя не
похищают ребенка и тебе не нужно его спасать».
