Люба внезапно улыбнулась и легко прикоснулась к плечу
Бегорского.
– А знаешь, что она мне говорила, когда мы были
маленькими? Что я должна дружить с тобой, а не с Родиком, потому что от тебя я
могу многому научиться и это будет мне полезно, а от Родика никакого толку.
– Да ну? – изумился он. – Правда, что ли? А
ты что?
– А я обижалась и возмущалась, потому что какой же
должен быть толк от дружбы? Это какая-то корысть получается, а не дружба от
чистого сердца. В общем, я ее тогда не понимала.
– А сейчас поняла? – насмешливо спросил
Андрей. – Смотри, Любка, осторожней: одно плохое слово про моего друга
Родьку – и я тебя загрызу.
– Не дождешься, – рассмеялась она. – Про
любимого мужа – только хорошее. Я имела в виду, что с годами поняла, насколько
ты не похож на всех нас. А тогда, в детстве, я тебя ужасно боялась. Господи,
Андрюша, кажется, это было совсем недавно, всё так свежо в памяти, словно
только вчера произошло, а на самом деле так давно… Даже страшно.
– Почти сорок лет, – кивнул он. –
Действительно страшно. Сорок лет мы знаем друг друга. Сорок лет ты беззаветно
любишь Родьку. Это просто немыслимо! Если бы мне кто-нибудь рассказал, я бы не
поверил, что такое бывает.
– Но поскольку ты видишь это собственными глазами, то
веришь, – поддела его Люба. – Ой, мы уже почти приехали! Надо же, так
заболтались, что я и дорогу не заметила. Повезло мне, что ты к вечеру оказался
на месте и так рано собрался домой, ты же обычно гораздо позже уезжаешь.
Андрей притормозил возле арки, ведущей во двор дома
Романовых, но въезжать не стал и заглушил двигатель.
– Что случилось? – обеспокоенно спросила Люба,
которой предстояло тащить домой груду пакетов, и она рассчитывала, что Андрей
довезет ее до самого подъезда. – Ты не будешь заезжать во двор? Мне уже
выходить?
Андрей молчал, не отрывая глаз от светящейся вывески над
обменным пунктом, расположенным у въезда в арку. В этом обменнике Люба и
Родислав всегда в день зарплаты меняли российские рубли на доллары, чтобы потом
по мере необходимости производить обратную операцию и менять доллары на рубли,
но уже по более высокому курсу. Только таким способом можно было хоть как-то
уберечь свои доходы от инфляции.
– Знаешь, почему я сегодня так рано еду с
работы? – спросил Бегорский неожиданно глухим голосом. – Мне нужно
помочь Вере собрать вещи.
– Она едет в отпуск? – удивилась Люба. –
Одна? Вы же всегда ездили вместе, втроем.
– Она уезжает. Совсем.
– Я не поняла, – растерянно проговорила
Люба. – Что значит – уезжает совсем? Куда?
– Переезжает к родителям в Томилин. Мы разводимся.
– Господи! – ахнула Люба. – Как же так?
Почему? Вы ведь никогда не ссорились, у вас все было так хорошо…
– Да, все было хорошо, – повторил ??ндрей. – И
в один прекрасный день Вера сказала, что больше не может со мной жить, забирает
Ленку и возвращается к родителям.
– Но почему? – недоумевала она. – Почему она
не может с тобой жить? Ты что, бил ее, плохо обращался, ревновал, денег не
давал? Что ты мог сделать такого, после чего с тобой стало невозможно жить?
– Я не знаю, – вздохнул он. – Ты знаешь меня
почти сорок лет, ты прекрасно понимаешь, что я никогда не подниму руку на
женщину и не буду плохо с ней обращаться, ты знаешь, что я не ревнивый и не
жадный. Ну скажи хоть ты мне, чем я мог так провиниться, чтобы со мной
невозможно было жить.
– А Вера сама что говорит?
– Говорит, что я очень хороший человек, честный и
порядочный, добрый и щедрый, но жить со мной невозможно. Я тебе дословно
передаю то, что она мне сказала, никакой отсебятины. В общем, – он набрал
в грудь побольше воздуха и развернулся к Любе всем корпусом, – я тебе это
сказал не для того, чтобы ты меня жалела, а просто чтобы объяснить, почему я
сегодня так рано еду из офиса. Ну и заодно чтобы ты знала, что мы с Верой
разводимся.
– А Родик знает?
– Знает, я ему сегодня утром сказал. Но я хотел, чтобы
ты узнала об этом от меня, а не от Родика. Так полагается между старыми
друзьями. Вера забирает Ленку, теперь я смогу видеть ее очень редко. Мне
придется пожертвовать своими отцовскими чувствами, чтобы сохранить позицию.
– Какую позицию? Ты о чем?
– Я о самоуважении, Любаша. Я мог бы упираться,
унижаться, просить, умолять, обещать, что больше так не буду, хотя видит бог –
я не знаю, как именно, я мог бы не давать Вере развод, начать судиться за право
оставить дочь себе, пригрозить бросить Веру без копейки и без помощи – я много
чего мог предпринять, чтобы не приносить эту жертву, но в результате я утратил
бы преимущества своей позиции – я утратил бы право уважать самого себя. Но это
я так, к слову о нашем споре по поводу шахмат. Так что ты еще подумай над моими
словами, в них есть рациональное зерно.
Он завел двигатель и стал поворачивать в арку. Возле
подъезда он остановил машину, помог Любе вытащить из багажника и с заднего
сиденья пакеты и донес до лифта.
– Может, тебе помочь до квартиры дотащить? –
предложил он.
– Не нужно, Андрюша, спасибо. Дальше я сама. Ты
поезжай.
Он молча кивнул и пошел к двери, ведущей на улицу.
– И не забудь, – крикнул он, пока Люба заносила
пакеты в лифт, придерживая дверь ногой, – сразу после твоего отпуска ты
начинаешь заниматься вождением и ходить в автошколу, а на юбилей Родька подарит
тебе машину. Это будет правильно во всех отношениях!
– Хорошо! – со смехом откликнулась Люба.
Разумеется, ни в какую автошколу она ходить на собирается и
с инструктором заниматься не будет. И не нужна им вторая машина. Пусть лучше Родик
пересядет с «Жигулей» на иномарку, давно пора, а то машинка совсем старенькая,
вся сыплется, больше ремонтируется, чем ездит. Никогда Люба не сядет за руль,
никогда! Она лучше на метро поездит и на автобусе, так спокойнее и привычнее.
Но какой же Андрюшка настойчивый! И всегда уверен, что только он один знает,
как должно быть, как правильно. Может, Вера поэтому от него ушла?
Дома никого не было, и Люба постаралась как можно быстрее
унести пакеты из прихожей в комнату и в беспорядке засунуть в чемодан, который
тут же положила на антресоли. Завтра, когда Леля и Коля уйдут, они с Родиком
разберут все вещи и сложат, как полагается. Впрочем, Коля может вообще не
прийти ночевать, а Леля вовсе не обязательно уйдет куда-нибудь, после окончания
института она так и не нашла работу. Переводчики с английского требовались
всюду, и российский бизнес наращивал отношения с зарубежными партнерами, и
издательства, вплоть до самых мелких, с удовольствием печатали переводную
английскую и американскую литературу, но Леле это было не по душе, от
детективов ее тошнило, от бизнеса мутило, ей хотелось заниматься переводами
поэзии, но на поэзию спрос в середине девяностых был ох как невелик, а опытных
переводчиков старой школы оказалось для столь маленького спроса более чем достаточно.
Леля ходила в Библиотеку иностранной литературы, проводила целые дни на одной
из кафедр факультета, который закончила, встречалась с другими любителями
английской поэзии – в общем, вела полууединенный-полубогемный образ жизни.
