– Я здоров, насколько это вообще возможно в моем возрасте, –
сдержанно ответил Головин. – Но возраст-то у меня сама знаешь какой… Мне
давно уже в могилу пора.
– Папа! Что ты такое говоришь? Ты еще проживешь…
– Три дня назад Евгений Лебедев умер, – грустно
произнес отец. – А сегодня в новостях сообщили, что умер Окуджава. А они
оба ведь были моложе меня. Зажился я, Любочка, подзадержался на этом свете.
Видно, и мне уже пора.
– Прекрати, – рассердилась Люба. – Даже
слушать не хочу. Что за глупости?
Но отец не стал вступать в дискуссию, а вместо этого пустился
в воспоминания о том, как смотрел спектакль «Холстомер», когда Большой
драматический театр из Ленинграда приезжал в Москву на гастроли, и какой
потрясающий был в этом спектакле Евгений Лебедев, и как жаль, что такого
великого актера больше нет. Вспоминал он и Булата Окуджаву, и его стихи и
песни, мода на которые началась еще в шестидесятые годы.
– Андрюша Бегорский подарил вам с Родькой его пластинку
на свадьбу, помнишь?
Люба мысленно ахнула. Ну и память у ее отца! А ведь
действительно, был такой подарок.
– Папочка, с твоей памятью надо мемуары писать, а не к
похоронам готовиться, – пошутила она. – Ты в отличной форме и сам это
понимаешь.
Но все уговоры оказались бесполезными. Почему-то именно
после этих двух последовавших друг за другом смертей Николай Дмитриевич начал
резко сдавать, перестал выходить из дома и стал считать себя по-настоящему
старым. Люба боролась с этим, как ей казалось, капризом почти месяц, после чего
начала ежедневно навещать отца и водить его на прогулку. Через две недели,
прожитые в таком режиме, она поняла, что совершенно запустила собственный дом,
на который у нее просто не оставалось времени, и поставила перед отцом вопрос о
совместном проживании.
– Папа, нам надо съехаться, – твердо сказала она,
приведя однажды отца из поликлиники. – Я не могу ездить к тебе на другой
конец города каждый день, а если я не буду приезжать, ты так и осядешь дома,
даже к врачу не сходишь, даже свежего хлеба и молока не купишь. Это не дело.
– Я не собираюсь переезжать к тебе, – решительно
отказался Головин. – У вас и так места нет.
– Но есть Колина комната…
– А что будет, когда он вернется? – возразил
отец. – Он же не навсегда уехал в эту свою заграницу, контракт закончится,
и он приедет. Где мы будем тесниться? Нет, нет и нет.
– Ну хорошо, можно же обменять две наши квартиры на
большую, из четырех или даже пяти комнат, и всем найдется место. Ты не можешь
жить один.
– Могу, – упрямился он. – Я прекрасно живу
один вот уже много лет. Ты будешь приезжать, как раньше, и достаточно. Из этой
квартиры я никуда не двинусь, здесь умерла моя мама, твоя бабушка, здесь мы
жили с Зиночкой, и здесь я умру.
– Но я не могу приезжать к тебе каждый день, –
объясняла Люба. – У меня есть семья, и она нуждается в заботе и уходе. Я
просто ничего не успеваю.
Отец надулся.
– Конечно, – проворчал он, – я всем в
тягость, я всем мешаю. Лучше бы мне скорее умереть.
– Папа!
Николай Дмитриевич отвернулся и смахнул старческую слезу. У
Любы сжалось сердце. Ну как, как оставлять его одного? Такого жалкого, такого
старого, такого беспомощного и одинокого. Но нельзя же забросить из-за этого
мужа и дочь! Или можно?
– Когда ты приедешь? – спросил Николай Дмитриевич,
провожая дочь до двери. – Завтра?
И столько мольбы, столько страха было в его глазах, что Люба
чуть не разрыдалась.
– Завтра, – кивнула она. – Я обязательно
приеду завтра. Не скучай.
Вернувшись домой, она позвонила Тамаре.
– Я не знаю, что делать, – пожаловалась
Люба. – Папа категорически не хочет съезжаться с нами. Но он уже не может
жить один. Вбил себе в голову, что он уже совсем старый, перестал гулять,
ходить в магазин, в поликлинику. Если так будет продолжаться, он очень быстро
ослабеет и действительно состарится. Я пробовала ездить к нему каждый день, но…
– Я поняла, – перебила ее Тамара. – Дай мне
месяц.
– Для чего? – не поняла Люба.
– Я продам дело и приеду. Буду жить с папой.
– Ты с ума сошла! – задохнулась Люба. – Как
это – ты продашь дело? Дело, которое вы начинали вместе с Гришей, которое вы
поставили на ноги, которое ты потом так подняла! Это невозможно!
– Это возможно, Любаша, – мягко возразила
Тамара. – Ко мне давно подкатываются с просьбой продать салон. Раньше я
отказывалась, а теперь сам бог велел согласиться.
– Но ведь жалко!
– Жалко, – согласилась Тамара. – И папу
жалко. И тебя. Ты хочешь, чтобы салон оказался для меня дороже вас?
– Нет, но…
– Вот именно, – жестко заключила сестра. – Я
всегда учила тебя различать главное и неглавное. Сейчас папа и ты для меня куда
важнее дела. Я достаточно лет этому делу отдала, я назанималась им вдосталь,
пора и честь знать. Денег я уже и так заработала достаточно, а если продам
салон – вообще стану миллионершей. Вернусь к папе и буду жить припеваючи.
– Но ты же не сможешь сидеть с ним в квартире целыми
днями, Тома! Ты просто задохнешься от тоски и скуки.
– Почему сидеть? – удивилась Тамара. – Я
пойду работать. Уж с моими-то руками и с моей репутацией работу я себе всегда
найду.
– Ты была хозяйкой салона и эксклюзивным мастером.
Неужели после всего этого ты согласишься на роль обыкновенного мастера в
рядовой парикмахерской?
– Ну зачем же? – рассмеялась Тамара. – Я могу
пойти не в рядовую парикмахерскую, я могу вернуться в ту же «Чародейку» или еще
в какой-нибудь модный салон. Ты за меня не беспокойся, Любаня, я устроюсь. Дай
мне только время, чтобы утрясти все формальности с продажей, и я приеду.
– Томочка, не руби сплеча, – взмолилась
Люба, – подумай как следует, стоит ли тебе это делать. Я не прощу себе,
если ты продашь салон и потом будешь жалеть об этом. Я буду чувствовать себя
ужасно виноватой. Ведь это из-за меня…
– Ну-ка прекрати! – прикрикнула на нее
Тамара. – Что значит – из-за тебя? Разве ты виновата в том, что папе
восемьдесят один год? Разве есть твоя вина в том, что он стареет и слабеет, что
он не может жить один? Разве ты виновата в том, что он не хочет съезжаться с
тобой и менять квартиру? В конце концов, он не только твой отец, но и мой тоже,
почему ты одна должна тянуть все тяготы его старости на себе? Я вернусь, и это
не обсуждается.
После разговора с сестрой Любе стало намного легче. И дело
даже не в том, что отец будет жить не один. Тамара вернется! Она будет здесь,
рядом, и с ней всегда можно будет поговорить глаза в глаза, как когда-то,
обнять ее, пожаловаться, поплакаться и получить утешение и совет. И главное: от
Тамары ничего не нужно скрывать. Не нужно ей врать. С ней можно разговаривать,
как с самой собой.
