На обратной дороге Лариса спросила:
– А цирроз – это смертельно? Или можно вылечить?
– Не думай об этом, – сказала Люба. – Врачи
сделают все, что смогут.
Лариса помолчала несколько минут, потом осторожно
дотронулась до Любиной руки.
– Тетя Люба, мне очень стыдно, но… Как вы думаете,
может быть, лучше, чтобы папа уже умер? У меня больше нет сил. Он все время
ворует у меня деньги, продает вещи, хорошие вещи, которые вы мне дарили. Он
орет, дерется, приводит каких-то собутыльников. Костик его боится. И я тоже
боюсь. Я больше не могу. Грех так говорить, да?
– Не казни себя, – мягко ответила Люба, обнимая
ее, – ты действительно очень устала. Как будет – так будет. Так и
правильно.
«Как это ужасно, когда твоя семья состоит из людей, смерть
которых приносит тебе только облегчение, – думала Люба, глядя на
мелькающие за окном огни ночного города. – Ты их любишь, как умеешь, но
жизнь рядом с ними превращается в адскую муку. Сначала Татьяна Федоровна,
лежачая, полубезумная, требующая постоянного ухода и внимания, потом
окончательно спившийся буйный отец, от которого нет покоя ни днем, ни ночью,
который отбирает последние копейки и ворует вещи, а на руках у тебя крошечный
ребенок, которым некому заняться, кроме тебя самой».
На следующий день лечащий врач сообщила Ларисе и Любе, что у
Геннадия цирроз в последней стадии и им следует быть готовыми ко всему. Лариса
окаменела и долго молчала. Они возвращались домой на служебной машине Любы, по
дороге нужно было еще забрать Костика из яслей, и водителю пришлось сделать
крюк.
– Саша, постарайтесь не попасть в пробку, –
попросила Люба. – Ясли закрываются, и воспитательницы недовольны, когда
родители опаздывают и вовремя деток не забирают.
– Постараемся, Любовь Николаевна, – весело
отозвался водитель Саша. – Если что – переулками проберемся.
Лариса по-прежнему молчала, уставившись в собственные
колени.
– Лариса, а как у тебя с личной жизнью? – спросила
Люба. – Ты не думай, что я требую отчет, просто я подумала, что отец
Костика мог бы помочь тебе, если что… У тебя с ним какие отношения?
– Никакие, – буркнула Лариса.
– Но он хотя бы знает, что у него есть сын?
– Не знает он ничего!
– Почему? – продолжала допытываться Люба. – Я
не спрашиваю тебя, почему он на тебе не женился, это ваше с ним дело, но почему
он не знает?
– Потому что я сама не знаю, – тихо проговорила
Лариса, бросив опасливый взгляд на широкую спину сидящего впереди Саши.
Люба поняла, что девушка не хочет говорить об этом при
водителе, и замолчала. Однако когда они уже забрали Костика и вышли из машины у
дома, Люба не поехала в лифте на четвертый этаж, а зашла к Ларисе. Ей не давала
покоя сказанная соседкой фраза: «Потому что я сама не знаю».
– Так чего ты сама не знаешь? – строго просила
Люба. – Выкладывай.
Лариса залилась краской и попыталась увильнуть от ответа, но
Люба проявила неожиданную настойчивость.
– Я не знаю, от кого у меня Костик, – призналась
наконец Лариса.
– То есть как?! Как это ты не знаешь? Не знаешь, с кем
встречалась, с кем спала? – Люба ушам своим не верила.
– У меня тогда двое было.
– Одновременно?
– Ну да.
– Что, прямо в один день? – не поверила Люба.
– Ну да. С одним я постоянно встречалась, а с другим
так, случайно вышло… Будете меня ругать? – Лариса испуганно вжала голову в
плечи.
– Не буду. Ты взрослый человек, сама решаешь, с кем и
когда тебе спать. Но ты записала Костику отчество «Сергеевич», значит, была
уверена. Или как?
– Да никак. Нужно же было какое-то отчество записать, а
Константин Сергеевич – красиво звучит.
– Понятно. Сергей – это который постоянный или
случайный?
– Никакой. Я ж говорю, выбрала отчество, чтобы красиво
было. Тех двоих вообще не так звали. И не нужен мне никто из них, я Костика
сама выращу.
– Ну, не нужен – так не нужен, – улыбнулась
Люба. – А сейчас кто-нибудь за тобой ухаживает? С кем-нибудь встречаешься?
– Ой, да вы что! – Лариса махнула рукой. –
Где время взять на эти глупости? У меня же Костик на руках. Ну, подкатываются
там всякие, не без этого, но вы не думайте…
– Да не думаю я ничего, – Люба погладила ее по
щеке. – Просто хочу, чтобы у тебя жизнь нормально сложилась. Ты имей в
виду: если возникнет ситуация… ну, ты понимаешь, о чем я, приводи к нам
Костика, даже не сомневайся, мы ему всегда рады. Посидим с твоим малышом, пока
ты на свидание сбегаешь. Договорились?
– Договорились, тетя Любочка, спасибо вам за заботу.
Только вряд ли мне понадобится.
– Это почему же?
– Так кому баба с довеском нужна? Только так,
развлечься, а я уже наразвлекалась досыта, по горло. А если по-серьезному, так
никому и не надо со мной связываться. Никто не захочет.
– Ну почему же? – возразила Люба с улыбкой. –
Ты красивая молодая женщина, у тебя есть квартира, у тебя хорошая зарплата для
работника без высшего образования, и у тебя уже готовый ребеночек, мальчик.
Уверяю тебя, охотники найдутся. Ты не ставь на себе крест, все еще будет.
На следующий день Люба использовала обеденный перерыв для
того, чтобы навестить Геннадия и еще раз переговорить с врачом. Ей казалось,
что врач в присутствии Ларисы сказала не все. Может быть, если в кабинете не
будет близких родственников, она будет откровеннее? Любе, привыкшей к
заблаговременному планированию, хотелось более отчетливо понимать перспективы и
прогнозы.
Геннадия уже перевели из реанимации в обычную палату. Он
лежал землисто-желтый, трезвый и злой.
– Здорово, соседка, – поприветствовал он
Любу. – Утешать пришла?
– Утешать? – Люба изобразила удивление. –
Зачем тебя утешать? С тобой все в порядке.
– Не свисти, – презрительно хмыкнул
Геннадий. – Помру я вот-вот. От печенки одни лохмотья остались. Ты там за
Ларкой пригляди, с мальцом ей помоги, не бросай девку одну.
– Да ты еще сам за ней приглядишь, когда выздоровеешь.
– Не, не выкарабкаюсь я. Всё, хана мне, соседка. Жизнь
как-то по-дурацки прошла, а я и не заметил. Сначала вроде все нормально было, с
Надькой жил, Ларку растили, а как на нары загремел – так все и покатилось. Сам
себя загубил. Ты меня не жалей, соседка, это я только понты дешевые нагонял,
когда говорил, что безвинно пострадал и за чужое отсидел. За свое я отсидел.
– Как? – удивилась Люба. – Ты же и на
следствии не признался, и на суде, и все время говорил, что не виноват.
– Мало ли чего я говорил. Виноват я. Надьку убил. Не
признавался, упирался до последнего – это правда. И то, что Надьку я
убил, – тоже правда. Я ее прямо на мужике, суку такую, поймал.
Мужичок-то, – Геннадий вдруг захихикал и тут же сморщился, наверное от
боли, – хреновенький оказался, испугался, – чуть в штаны не наложил.
Вскочил с дивана без порток, срам прикрывает, а сам весь трясется и лепечет
что-то. Смех один! Ну, его-то я отпустил, у него передо мной вины нет, ткнул
пару раз кулаком в брюхо и вышвырнул вместе с его портками в прихожую
одеваться. А уж с Надькой я разобрался по совести. Как полагается. Другой
вопрос, что срок мне припаяли несправедливый, за таких шлюх, как моя Надька,
надо не срок давать, а медаль на грудь, потому я и считаю себя безвинно
осужденным и от власти пострадавшим. Поняла?
