– Что ты имеешь в виду?
Люба рассказала о разговоре с врачом. Родислав помрачнел.
– А я надеялся, что все обойдется, – признался
он. – Поболеет и поправится. Значит, опять похороны?
– Видимо, да, – кивнула Люба.
– И опять за наш счет?
– Разумеется. У Ларисы на это нет денег, Геннадий все
пропивал.
– И организовывать тоже нам придется?
– Родинька, ну куда же нам деваться? У Ларисы ребенок
на руках. А мы с тобой уже опытные. К сожалению, – грустно добавила
она. – Мы и бабушек наших с тобой похоронили, и мою маму, и твоих
родителей, и Гришу, и Ларисину бабушку. Ничего, мы с тобой справимся.
Родислав еще немного поворчал и лег спать. Люба дождалась
Лелю, которая после театра отправилась в гости обсуждать увиденный спектакль, и
тоже легла. Сна не было. Перед глазами стояло исхудавшее, изможденное лицо
Геннадия, в ушах звучал его грубый хрипловатый голос, говорящий: «Это я Надьку
убил». Столько бессонных ночей, столько сказанных себе горьких, безжалостных
слов, столько конфликтов с детьми по поводу надоевших назойливых соседей,
столько угрызений совести – и все напрасно. Столько жертв, которые оказались
ненужными и неоправданными. «Почему ненужными? – возражала Люба сама
себе. – Разве плохо, что мы помогали семье соседей? Разве кому-то от этого
стало хуже? Лариса получила хорошо оплачиваемую работу, ее бабушка дожила свой
век в заботе, ухоженная и сытая. Кому плохо от того, что все так сложилось? Да,
не счесть вечеров, которые я в собственном доме провела не так, как мне
хотелось, и не счесть часов, когда моим детям и мужу приходилось считаться с
непрошеными гостями, но разве это может идти в сравнение с результатом! Или
может? Что важнее, добро, которое ты делаешь кому-то, или добро, которое
делаешь себе? И если проводишь время с собственным ребенком, занимаешься им, разговариваешь,
вникаешь в его проблемы, слушаешь его рассказы, то это добро ребенку или тебе
самой? И стоят ли эти бесценные часы общения и радости того, чтобы ими
жертвовать во имя чужих людей, перед которыми ты не виноват?»
Она запуталась в собственных вопросах и, ощутив полное
бессилие, тихо и горько заплакала в подушку.
* * *
Геннадий Ревенко скончался через два дня. Лариса больше не
плакала, была серьезной и сосредоточенной, словно ей предстояла большая и
ответственная работа. Она попросила подругу посидеть с маленьким Костиком,
чтобы не быть связанной расписанием работы яслей, и сама ездила вместе с Любой
заказывать гроб и венки и договариваться с администрацией крематория. Как
только ей позвонили из больницы и сообщили о смерти отца, через полчаса раздался
звонок представителя ритуальной службы, но Лариса от его услуг отказалась.
– Тетя Люба, я же не знаю, а вдруг это мошенники
какие-нибудь, деньги возьмут, а потом обманут и ничего не сделают. Откуда они
узнали, что папа умер? Откуда у них мой номер телефона? Наверняка
бандиты, – сказала она Любе, когда они, уставшие и голодные, возвращались
домой после целого дня, проведенного в печальных хлопотах и переговорах то с
похоронным бюро, то с крематорием.
– Ларочка, телефон им дали в больнице. Сейчас все так
делают. Ритуальные службы борются за клиентов, поэтому им важно успеть первыми
предложить свои услуги. Они договариваются с больницами, чтобы им сразу же
сообщали обо всех летальных исходах и давали телефон родственников умершего. Ты
напрасно испугалась, они не мошенники и не бандиты.
– Значит, нужно было соглашаться? – растерянно
спросила Лариса. – Я глупость сделала, да?
«Да, – подумала Люба, – конечно, ты сделала
глупость. Они приехали бы к тебе домой с каталогами, и ты спокойно выбрала бы
гроб и венки, вместо того чтобы таскать меня через весь город и истязать
вопросами о том, каким должен быть гроб, какая обивка лучше и какой венок
красивее. А у меня не хватает духу объяснить тебе, что при кремации гроб должен
быть самым дешевым, потому что ему все равно гореть в огне. И венки тоже могут
быть любыми, и надписи на лентах не нужны, потому что венкам этим негде лежать,
могилы не будет, урну с прахом выдадут не раньше, чем через неделю, и ее тихо и
незаметно подзахоронят в могилу, где лежат твои мама и бабушка. Но тебе ничего
этого в голову не приходит, ты думаешь только о том, как достойно похоронить
своего непутевого отца, которого ты при жизни стыдилась, проклинала и боялась,
и у меня просто не поворачивается язык сказать тебе все это. И с крематорием ритуальная
служба договорилась бы сама. И транспорт обеспечила. Она бы все сделала, и мне
не пришлось бы тратить время и силы на то, чтобы заниматься этим вместе с
тобой».
Но вслух она, разумеется, сказала совсем другое. Если бы
Лариса согласилась, было бы неплохо, но они и сами справятся. Ничего страшного.
Похороны прошли быстро и спокойно, на поминки попытались
прорваться какие-то синюшного вида мужики с опухшими физиономиями, но Родислав
быстро и решительно выставил их из квартиры. Помянуть Геннадия собрались
Романовы, Лариса и три ее подружки, которые Ларисиного отца не знали и никогда
не видели, они просто пришли поддержать девушку. Костик плакал и требовал
внимания, Лариса нервничала, и заниматься малышом пришлось Леле, которая с
нескрываемым удовольствием вышла из-за стола и ушла вместе с ребенком в другую
комнату. Она не любила детей, дети ее раздражали, но еще больше она не любила
застолий, и уж совсем не любила Ларису, которую считала тупой, примитивной и
необразованной хамкой.
Когда все разошлись, Люба осталась, чтобы помочь Ларисе
убрать и вымыть посуду. Костик уснул, телевизор не работал, и в квартире было
необычно тихо и как-то умиротворенно. Не было атмосферы горя и страдания, было
спокойно и немного пусто. «Ужасно, – снова подумала Люба. – Как ужасно
вот так умереть, и никто по тебе не плачет, никто не горюет. Твоя смерть
принесла только облегчение, которое стыдно показать, и все кругом притворяются,
что понесли утрату. Не дай бог так уйти, не дай бог».
– Хочешь, я останусь с тобой на ночь? – предложила
она Ларисе.
– Что вы, тетя Люба, не надо, – слабо улыбнулась
та. – Со мной все в порядке.
– Точно?
– Точно. Вы за меня не беспокойтесь, я справлюсь. Вы не
думайте, я сильная, да и потом, мне теперь легче будет. Никто не пьет, денег не
ворует, не орет, не дерется. У меня Костик из-за всего этого нервный стал, а
теперь он успокоится. И я успокоюсь. Правда-правда, не волнуйтесь за меня.
Впервые в жизни Люба Романова возвращалась домой с поминок с
легким сердцем. Она в Ларисе не сомневалась. Действительно, девочка сильная,
она со всем справится. Хотя какая она девочка? Уже двадцать восемь лет, уже
мать, сына растит. Давно ли ей было десять, когда мать погибла, а отца
посадили, и была она несчастным, испуганным, осиротевшим ребенком? Давно ли
украла Лелину любимую кофточку? Давно ли спрашивала Лелю, целовалась ли она с
мальчиками, а Люба приходила в ужас и боялась, что Лариса научит ее дочь
плохому? Давно ли заявляла, что хочет поступать в институт, потому что не хуже
других? Давно ли? Давно. Как много всего произошло за минувшие восемнадцать
лет. Целая жизнь. Глупый невоспитанный ребенок превратился в самостоятельную
взрослую женщину. Поумневшую, конечно, но не намного. Ну как это так: спать
одновременно с двумя мужчинами, не предохраняться и потом не знать, от кого
родила! Ничем, кроме глупости, этого не объяснить.
