* * *
Прошла неделя, Люба быстро приспособилась к тому, что в ее
квартире живет еще один человек, к которому каждый день приходит подружка. Юля
старалась помогать, как умела, и присутствие Дениса привычного уклада Романовых
не сломало. Люба начала было успокаиваться, но тут неожиданный удар нанесла
Леля.
– Я ухожу от вас, – заявила она. – Моя
подруга переезжает к своему бойфренду и разрешила мне пожить в ее квартире. А
через четыре месяца я еду в Англию, меня пригласили читать лекции по
восемнадцатому веку.
Слова про Англию так поразили Любу, что она вначале даже не
осознала первую часть сказанной дочерью фразы. Оказалось, Лелин реферат по
английской поэзии произвел на лондонского профессора неизгладимое впечатление,
с девушкой провели собеседование, убедились, что ее английский язык находится
на должном уровне, и подписали с ней контракт на три года. Если за эти три года
она покажет себя с наилучшей стороны, будет решен вопрос о ее постоянной работе
в одном из университетов.
– Господи, Лелечка, – обрадовалась Люба, –
какая же ты у меня умница! Я так за тебя рада! – И только после этого
спохватилась: – Но ведь это только через четыре месяца. А что ты сказала про
подружку?
– Я сказала, что буду жить в ее квартире.
– Почему?
– Потому что я не хочу жить в доме, где царит ложь.
Ложь и притворство. Мне это надоело. Это разъедает меня, коробит, это разрушает
мою душу. Каждый раз, когда звонит дед, я вздрагиваю, что он спросит, не звонил
ли Коля и как у него дела. Но к этому я за много лет как-то привыкла. А теперь
я еще боюсь, что он будет спрашивать про папиного нового родственника. Мне
приходится все время врать. Я не хочу.
– Но Лелечка…
– Я не хочу, – медленно и раздельно повторила
Леля. – Меня это уродует. Я хочу сохранить себя.
«Я хочу сохранить себя». Когда-то, очень-очень давно, те же
самые слова произнесла Тамара. Надо же, как интересно проявляется голос крови.
– То есть уговаривать тебя бесполезно? – упавшим
голосом спросила Люба. – Или у нас с папой все-таки есть шанс?
– Нет, мама, у вас нет шансов. Ты же знаешь, я ничего
не делаю впопыхах. Все мои поступки продуманы и спланированы, я же все-таки
твоя дочь, – Леля слабо улыбнулась. – Я приняла решение, и
отговаривать меня бесполезно. Я буду вас навещать, но жить я оставшиеся четыре
месяца буду отдельно.
Люба с трудом боролась с подступающими слезами. Она сама во
всем виновата, она своими руками разрушила свою семью. Сначала она потеряла
сына, теперь теряет дочь, которая, слава богу, жива и здорова, но не хочет быть
рядом. Если бы они с Родиславом с самого начала ничего не скрывали от Николая
Дмитриевича, как знать, что бы вышло… Он, конечно, пришел бы в ярость, но,
может быть, нашел бы какие-то слова, которые остановили бы Колю. Или не
остановили, но заставили бы быть более осмотрительным, и все закончилось бы не
так трагически. И пусть бы Родислав лишился карьеры, пусть бы у него не было
сейчас такой работы и таких денег, пусть они по-прежнему считали бы рубли и
копейки, но Коля был бы жив, и Леля не упрекала бы их во лжи и притворстве и не
уходила бы сейчас. Как знать, как все обернулось бы. Но все сложилось так, как
сложилось. Коли нет, и Леля уходит.
– Лелечка, я позвала гостей на завтра, –
беспомощно пробормотала Люба. – Мне так хотелось всех собрать за одним
столом. Как же мы без тебя…
Леля обняла мать, прижалась щекой к ее щеке.
– Мамуля, не беспокойся, я буду со всеми. Спасибо, что
не скандалишь и не отговариваешь. Завтра мы все вместе соберемся, а послезавтра
я перееду. Ты сама поговоришь с папой? Или мне ему сказать?
Любе очень хотелось ответить: «Поговори с ним сама. Сама ему
все объясни, и пусть он тебе выскажет все, что думает, и пусть кричит,
ругается, уговаривает. Прими хоть раз удар на себя». Но она понимала, что дочь
ждет от нее помощи и поддержки. Нельзя отталкивать человека, который тебе
доверился.
– Конечно, я скажу папе, – пообещала Люба. –
Он расстроится, но я постараюсь найти слова, чтобы убедить его.
Родислав, услышав новость, остолбенел.
– Что значит – она уходит? Почему? Ей что, плохо с
нами? Накормлена, ухожена, чего ей еще? Мы ей ничего не запрещаем, ни в чем не
ограничиваем, покупаем все, что попросит, даем деньги, сколько нужно. Чем она
недовольна?
– Родинька, Леля – взрослая женщина, ей тридцать лет,
даже уже почти тридцать один, она имеет право жить так, как считает
нужным, – убеждала его Люба. – Она не простила нам с тобой истории с
Лизой и ее детьми. И на это она тоже имеет право.
– Да кто она такая, чтобы нас с тобой судить? –
возмущался он. – История с Лизой ее никаким боком не касается. Она что,
была чего-то лишена из-за Лизиных детей? У нее что-то отняли? Ей чего-то не
хватало? Да у нее все было: и книги самые редкие, и одежда самая лучшая, и
самый сладкий кусок ей в тарелку клали. Ее всегда любили, баловали и оберегали.
А теперь, выходит, мы с тобой во всем этом виноваты, что ли?
– Ей не хватало искренности, – грустно объясняла
Люба. – Мы с тобой все время лгали, ложь висела повсюду в нашем доме,
словно паутина, мы ею дышали, мы ели ее вместе с пищей, мы в ней жили,
понимаешь? А Лелька – она же тонкая, интуитивная, она это чувствовала, но
поскольку ничего не знала, то и не могла понять, в чем дело. Она чувствовала
нашу с тобой неискренность. А уж когда мы в открытую стали обманывать папу
насчет Коли, ей стало совсем тяжко. Родинька, постарайся ее понять. Не сердись
на нее.
– Я? Я должен ее понять? – продолжал кипеть
Родислав. – А нас с тобой она понять не хочет? Или она даже не пыталась?
– Понимать или не понимать – это вопрос доброй воли.
Леля эту добрую волю проявить не хочет. Или не может. Но мы-то с тобой старше и
мудрее, давай же ее проявим. Давай отнесемся к девочке с пониманием.
В конце концов Люба уговорила мужа принять ситуацию и не
устраивать дочери скандала.
На следующий день собрались гости, Тамара привезла на своей
машине Николая Дмитриевича, приехали Лариса и Василий с детьми. И Юля тоже
пришла. Впрочем, летние каникулы в инстиуте еще не закончились, и она приходила
каждый день прямо с утра и уходила только вечером. Узнав, что Денис –
родственник Евгения Христофоровича и приходится Родиславу каким-то многоюродным
племянником, Николай Дмитриевич пустился в воспоминания.
– Ты ведь Евгения Христофоровича не застал, он умер лет
за двадцать до твоего рождения, вот мы тебе сейчас расскажем, каким он был.
Далее последовал рассказ о далеких временах, когда у
Головиных и Романовых были дачи по соседству, о знакомстве Любы и Родислава, об
огромной библиотеке профессора Романова и о том, каким неприспособленным в быту
он был. Вспомнили и Клару Степановну. Налили, выпили, не чокаясь, помянули
обоих.
Лариса сидела молча, с улыбкой мадонны и со спящей малышкой
на руках, зато Василий взахлеб расписывал успехи Костика в минувшем учебном году
и необыкновенный ум и сообразительность маленькой дочурки. При этом некрасивое
лицо его светилось и буквально преображалось на глазах. Они с Ларисой до сих
пор так и не поженились, несмотря на усиленные уговоры Василия. Лариса сначала
никак не могла решиться, потом не хотела идти в ЗАГС с животом, потом
углубилась в хлопоты с маленьким ребенком и говорила, что ей не до свадьбы.
Кроме того, после вторых родов она очень поправилась, стеснялась своей полноты
и собиралась худеть. Бракосочетание решили отложить примерно на год.
