Как он сам говорил:
– «Я же работаю в Акадэмическом Институте!».
И он не смог молча пройти мимо некурящей вахтёрши Татьяны Викторовны. Заговорил с нею о погоде на улице, о своей несчастной доли курильщика.
Из всех четырёх вахтёрш Иван Гаврилович курил только с Татьяной Васильевной. Две вахтёрши вообще не курили, а одна, Галина Александровна, курила не с ним.
Тут же он решил внести свежую струю в тривиальный разговор, и вспомнил слова из известной советской песни. Но что-то опять у старца не сложилось, вернее не спелось.
Не удалось ему блеснуть перед пожилой интеллигентной женщиной своей эрудицией:
– «Скоро… август! За окнами… осень!».
– «Да! Старик опять перловки наелся! Вон, какие перлы выдаёт!» — из дальней комнаты донёсся до Надежды голос Платона.
И та на этот раз поняла коллегу, засмеявшись и пропев правильный куплет давно забытой, некогда любимой в народе, песни.
Платон прошёлся по коридору и поделился услышанным с Татьяной Викторовной.
А та в ответ поделилась с ним, пытаясь казаться современной:
– «А он на вид весь такой из себя брутальный!».
– «Фу-у! Я немытых не люблю!» – ошарашил её Платон.
– «В каком смысле?» – переспросила она удивлённо.
– «Ну, брутальный – от слова брутто! То есть это вес в упаковке, то есть грязный вес! Согласны?».
– «А-а! Да-а!» – широко разинула она рот.
– «Отсюда напрашивается вывод, что брутальные – плохо пахнут, воняют даже!» – совсем уж расставил все точки и запятые в своей школе злословия Платон.
А на улице шло представление ярмарки тщеславия. Гудин хвастался перед ремонтирующими фасад здания ремонтными рабочими своим достатком и своим положением в обществе.
– «Я купил новую иномарку!» – хвастался он случайным людям.
Те одобрительно закивали головами, завидуя интеллигентному старцу.
– «В Москве теперь без железного коня нельзя!» – поучал он, по его мнению, не моторизованных.
– «А какая у Вас марка?» – поинтересовался один из рабочих.
– «Да… какое это имеет значение! Иномарка… она и в Африке – иномарка!» – ответил Гудин, сразу и не вспомнив марку автомобиля Гали.
– «Вон, у Александра Македонского был конь по имени… Гидроцефал!» – показал всем свои знания Иван Гаврилович.
– «А ещё дрессированный крокодил по имени полиглот!» – добавил проходивший поблизости Платон.
Возвратившемуся в помещение Платону Надежда поручила резать этикетки, что обычно всегда делал Гудин. На недоумённый взгляд коллеги, Надежда объяснила, что пошлёт Гудина по маршруту, пусть лишь немного дух переведёт.
Платон начал резать этикетки, но получалось, не сколько плохо, сколько неудобно для его больных, опухших пальцев.
Зачем Надька дала мне такую работу? В наказанье, что ль? – подумал он.
Вскоре к Платону вошёл накурившийся, мгновенно испортив воздух своим прокуренным духом.
Увидев, что Платон делает его работу, Гудин удивился, но поначалу промолчал. Ему ведь без работы было лучше.
Но когда Ивану Гавриловичу стало немного стыдно, что Платон без сомнения делает за него его работу – разрезает этикетки, то он предложил своё участие, на что коллега ответил:
– «Ваньк! Да ладно тебе! Отдыхай! Особенно после бурной ночи! Тебе ещё предстоят поездки!».
Этим он вызвал усмешку, случайно оказавшейся рядом Ноны.
Испугавшийся Иван рванул в офис, где сразу получил задание.
Платон только и услышал его возмущённое:
– «А почему я, а не Платон?!».
Кочету теперь стал ясен тактический ход их мудрой руководительницы.
Она послала Гудина в одну из организаций, куда забыл подвести документ Алексей.
– «А чего я там забыл?! Да пошёл он на хер, этот идиот, Лёшка! Лучше бы я резал этикетки!» – вполне обоснованно возмущался Иван Гаврилович.
– «А Вас не было на месте, когда я давала задание на этикетки!» – схитрила начальница.
И ехать пришлось.
К обеду Платон ненадолго сходил в институтскую поликлинику.
Возвращаясь на работу, он свернул с Воронцова поля на Большой Николоворобинский переулок и почти тут же впереди себя увидел Гудина, идущего справа от трамвайной остановки. Тот, дойдя до проезжей части, опасливо поозирался в поисках идущего ему наперерез транспорта, и перешёл на противоположный тротуар. Теперь Платон наблюдал старца сзади. Тот шёл с горки вниз, смешно семеня ногами, боясь разогнаться. Поэтому, словно тормозя, гася инерцию своего тщедушного тела, широко разводя носки не по размеру больших для него модных туфель, по привычке создавая большую опору.
На нём был его всесезонный короткий плащ светло-серого и даже бежевого цвета, а в руке неизменный его спутник – полупустой дипломат.
Платон невольно догнал деда Гаврилу уже в офисе.
– «С побегушек возвращаешься?!» – попытался тот уесть Платона.
– «Ты торопишься с выводами, как все представительницы слабого пола!» – не остался и тот в долгу.
– «Я, что, по-твоему, женщина?!» – возмутился Гудин отпором Кочета.
– «Нет! Просто слабого пола!» – припёр тот соперника к стенке.
Надежды в офисе не оказалось. Вскоре она позвонила и попросила Ивана Гавриловича посидеть на телефоне.
В отсутствие начальницы коллеги принялись чаёвничать остатками вчерашней обильной трапезы. И сразу Гудин набросился на дармовщину, как старый стервятник на падаль.
Иван был левшой. Поэтому, глядя единственным правым глазом на свою левую руку, режущую колбасу, он невольно поворачивал влево и свой подбородок, попутно комментируя содержание сала в колбасе.
Иван Гаврилович долго жил один, потому умел готовить. А, как человек любопытный, пронырливый, въедливый, знал, например, как в столовых, при жарке многократно используют одну и ту же порцию кулинарного жира.
Наевшись и напившись, Иван Гаврилович позвонил самому младшему сыну Ивану и спросил:
– «Привет! Как дела? Всё в порядке?! Ну, и хорошо!».
Подробности его уже не интересовали. Главное, нет проблем, и не из-за чего волноваться. Своё здоровье, прежде всего! – считал старый эгоист.
Ибо Иван Гаврилович очень хотел, чтобы очередной день его жизни не стал бы последним.
Он очень боялся сменить сцену жизни на закулисье загробного мира.
Сытые и напитые, коллеги мирно разговорились, сначала о политике.
