В его глазах я обладаю как минимум двумя плюсами. Лобстер и чистый унитаз. Но как с остальным? Каким еще высоким требованиям нужно соответствовать, чтобы растопить это ледяное сердце?
И тут я почувствовала зверское, сводящее с ума желание немедленно его увидеть или хотя бы услышать его голос. Яростным усилием воли я заставила себя убрать в сумку его визитку. Запах сандалового дерева выветрился, и визитка пахла так, как все в моей сумке. «Пачули» от Etro.
С какой стати он выберет меня? Есть ли хоть одна к этому причина?
Я вспомнила слова Глеба.
– Причина есть, и она решает все – вы, Янушкевич, его хотите.
Но именно теперь я могла все испортить, оттолкнуть его чересчур явным проявлением своей заинтересованности.
Молчи, скрывайся и таи все чувства и мечты свои.
Я не сомневалась, что увижу его снова.
До его возвращения из Бразилии оставалась уйма времени, и я была уверена, что смогу придумать какой-нибудь потрясающий план по завоеванию Глеба Гостева.
С этими мыслями я включила «Завтрак у Тиффани».
Утром небо было серым, дул тревожный ветер. В такие дни сердце, что называется, мчится вдаль, приходят в голову мысли о быстротечности жизни и хочется петь героические песни. У меня не было намечено ничего конкретного на этот день. Единственной моей заботой было экипироваться к походу в Мариинский театр. Я взяла себе самый дорогой билет в царскую ложу, он был последним в кассе. Да и понятно, Ульяна Лопаткина танцевала «Лебединое», билетов, естественно, не было.
Я отыскала книгу про Одри Хепбёрн и стала прикидывать, какая из ее причесок подошла бы мне. Платье шестьдесят первого года, значит, Одри было тридцать лет. Так же как мне. Я проверила, в тридцать лет Одри носила длинные волосы, прическу типа ракушки и челку. Я задумалась, не пойти ли мне сделать челку. Однако уверенности в том, что она меня украсит, не было. Я пошла на кухню приготовить себе кофе с молоком, когда мне позвонили в дверь. Было двенадцать часов, и я никого не ждала.
Филонова в роскошном пеньюаре попросила у меня пару яиц.
– Мой новый привык с утреца яичничку кушать, – сообщила она мне, – а я об этом не знала.
Я позвала ее на кухню.
В открытую дверь спальни она увидела подаренное Глебом платье.
– Боженька мой, что это у тебя? – Филонова застыла как вкопанная.
Я вкратце объяснила ей что и как.
– Жди меня здесь! – прокричала она и, забыв про яйца, умчалась к себе.
Вернулась с собольим палантином. Не новым, но вполне носибельным.
– Вот, сходишь в театрик как белая женщинка.
– Слушай, как ты думаешь, мне челка пойдет?
– Давай так, – сказала Филонова, – я вернусь часа в четыре и сделаю тебе причесочку.
Оставшись одна, я поняла, что обуть мне нечего. Меня могли спасти только Lagerfeld’ы, но они, судя по всему, были у дурацкого Глеба Гостева. Звонить или не звонить, вот в чем вопрос.
В конце концов, это мои туфли.
Я достала карточку и набрала номер.
– Я хочу назад свои туфли, – объявила я, когда он взял трубку.
– Куда-то идете?
– На Лопаткину.
– Одна?
– Ну одна – и что такого?
– Да ничего, просто я тоже иду на Лопаткину, и тоже один. Дашка наотрез отказалась.
– Так что же насчет туфель?
– Давайте так. Вы обуете свои замечательные кеды, мы встретимся перед входом, и вы переобуетесь в машине. Идет?
– Вообще-то, в театр я езжу на такси.
– Переобуетесь в моей машине.
Мне оставалось покориться.
Некоторое время я сидела на кровати и тупо икала.
Вот услышала его голос.
Хорошо бы, в театре наши места были подальше друг от друга, а антракт можно пересидеть в туалете.
Может, надеть что-нибудь другое?
Ну уж нет. Ни за что не пропущу свой триумф.
Тогда придется покупать новые колготки. Ношеные надевать нельзя.
Я дорулила до торгового центра на набережной. Купила колготки, всякой еды, лак для волос, сотейник, ортопедическую подушку, двадцать свечей, вантуз, ушные палочки. Посмотрела в багажник на все купленное и поняла, что мне надо успокоиться. А успокоившись, поехала в магазин Ives Delorme и купила там мужской купальный халат и домашние тапки сорок шестого размера. Когда получила назад от кассира свою кредитку, поняла, что потратила деньги напрасно. Он ненавидит антикварные кровати, а у него дома – Даша. Так что ни при каком раскладе ничего не получится. Тогда я задала себе вопрос, а где в нашем районе можно купить кровать. Из мебельных мне знаком только IKEA, мы с Филоновой были там на экскурсии, но в такую даль мне не успеть.
В чувства меня привел звонок Филоновой, которая осведомлялась, где, черт подери, я бегаю, она битый час безрезультатно трезвонит в мою дверь. За сотейниками и вантузами я таинственным образом провела три с лишним часа.
Вернувшись домой, ткнула пальцем в фотографию Одри, и Филонова принялась за дело.
– Слушай, Янушкевич, как ты считаешь, я похудела? – спросила она.
– Повихляйся. Да, похудела. Бледная только очень, губы бескровные.
– Да, желудочек побаливает, но какой результатик!
– На диете сидишь?
– Ну да.
– И что за диета?
– Делаешь домашний яблочный уксус, рецепт в Интернете есть.
– И что?
– Ну и пьешь его перед завтраком, перед обедом и перед ужином. Аппетитушку как ручкой сняло.
– И давно ты так?
– Месяцок.
– А посоветовал кто?
– Андрюшкина бывшая. Она мне и уксус дала.
– Тогда понятно.
– Что тебе понятно?
– Извести тебя она хочет, до ужасной болезни довести.
– Какой болезни?
– Язва называется.
Филонова – девушка чрезвычайно мнительная. Как ей самой в голову не пришло, что от уксуса можно заболеть, меня удивило.
– Янушкевич, запиши меня к своему докторишечке, будь человечком.
– Телефон передай.
Мне было неловко звонить Остину, но дело важное: помрет Филонова от своей диеты – кто одолжит мне в другой раз соболий палантин? Никто.
Остин ответил далеко не сразу. «Ну, отлично, – подумала я. – Неужели они с Сологуб поладили?»
– Как тебе Сологуб?
– Много курит и кидает пальцы.
– Не впечатлила?
