– А когда сможешь дать?
– Ну, завтра не смогу. В среду. Заезжай в офис после работы.
– Ладно.
– Ну что ты погрустнела? Давай звони своей итальянке, пусть придет, посмотрит на мое сокровище, прямо завтра. Ни меня, ни детей дома не будет.
И словно по заказу, спустя полчаса позвонила Кьяра.
– Я татуировку сделала на всякий случай на трех языках. По-русски, по-английски и по-итальянски. Весь живот исписала. Забавно. Как наши дела?
– Можно завтра увидеть твоего предполагаемого спутника. Я завтра у них работаю, приглашаю тебя с собой.
– А ты мужчину-то этого раньше видела? Он вообще какой?
– Видела. Добрейший. Тишайший. Пьет и плачет. Но временами превращается в такого смрадного гада, что только диву даешься. Откуда что берется!
– Обожаю, настоящий русский характер. А внешне как выглядит?
– Старый фильм «Идиот» смотрела? Вылитый артист Яковлев. Только старше, естественно.
– Разве такой может превратиться в смрадного, как ты говоришь, гада?
– Может, еще как может.
– Я заинтригована.
– Записывай адрес.
Райко жила на «Удельной», мне пришлось поехать к ней за фривольным лакейским камзолом и паричком. Так что само провидение указывало мне дорогу на барахолку. Пробегу, посмотрю, что сейчас популярно, какие цены. Может быть, появятся какие-нибудь идеи. На всякий случай взяла с собой фотоаппарат.
Несмотря на пасмурную погоду, на барахолке было чрезвычайно многолюдно. Первое, что бросилось в глаза, – фарфор очень популярен и в цене, правда, антропоморфная скульптура в большей степени, чем анималистическая. Но это с точки зрения коммерции, а вкус у каждого свой. Популярны скульптуры из силумина. Ломоносов, Есенин, Достоевский, Петр Первый, академик Павлов, разнообразные безымянные спортсмены, Пушкин и даже Гитлер, – все они были представлены. Продавались также старинные елочные игрушки и – мода сезона – настенные коврики. Все, что хранила бабушкина кладовка, имело спрос и немалую, но все-таки совсем недостаточную цену. Хотя теперь у меня в запасе год и я могу прозондировать Москву. Например, большая Индира Ганди может стоить тысячи две долларов, по моим прикидкам. Может же цена в Москве в антикварном магазине быть вчетверо выше, чем у нас на барахолке? Наверняка. В таких раздумьях я пробиралась вдоль торговых рядов к метро. И вдруг прямо на земле на газете увидела потрясающую деревенскую наивную икону святых мучеников князей Бориса и Глеба, украшенную фольгой. Я потянулась к ней, но чья-то рука в дорогой кожаной перчатке схватила ее быстрее.
– Сколько стоит? – спросил Глеб.
– Тыщща, – ответил пьяненький мужичок, моментально в своем масштабе оценив покупательную способность Глеба по его нехилому прикиду.
– На барахолку надо одеваться скромно, маскироваться под пролетариат, иначе цены заряжают втрое…
Глеб достал купюру и протянул ее мужичку.
– Еще не переехали или в гостях у матушки?
– Я не еду в Москву и не возвращаюсь к бывшему мужу.
Глеб не улыбнулся, но что-то в его лице неуловимо изменилось.
И тут, не знаю почему, меня вдруг понесло. Я навела объектив своего фотика на его лицо, щелкнула и сказала:
– Это странно, но, когда вы рядом, мне кажется, что ваше лицо и есть солнце, а не тот бледный круг света над горизонтом.
– Что?
Глеб не понял или не поверил своим ушам. Очевидно, голос мой прозвучал слишком буднично для такого пафосного признания.
Повисло неловкое молчание.
– Извините, мне пора, – сказала я и пошла к метро.
Опять облажалась, опять наболтала лишнего. Нет у меня счастья и не будет – с такими приступами словесного поноса.
Я ввинчивалась в толпу, старалась сжаться и скрыться из виду как можно скорее.
В это время подал голос мой сотовый, пришлось остановиться. Звонил Александр Александрович, сын кошатницы Анны Витальевны.
– Я вас слушаю. Новости по поводу моющих средств?
– Не хотите сегодня со мной поужинать? – спросил Александр Александрович.
– Это неожиданное предложение. И в любом случае я сегодня занята.
– Не пренебрегайте мной, девушка. Я – отличный вариант.
– Вы – не вариант. Вы женаты.
На этой фразе меня догнал Глеб. Он подозрительно посмотрел на телефон, который я держала около уха. Разговор был странный, а теперь мне и вовсе захотелось свернуть его побыстрее.
– Извините, я не могу говорить.
Александр Александрович продолжал свою речь, но я отключилась.
– Женатые мужчины осыпают вас непристойными предложениями? – Глеб смотрел ревниво.
– Да. – Отнекиваться не было смысла.
– Вы спешите? Я вас подвезу.
– Я еду в Пушкин, это далеко.
– В гости?
– Там в Екатерининском дворце закрытый прием.
– А, да, я слышал. Вы приглашены?
– Типа того.
– А я нет. – Кажется, известный тусовщик Глеб был уязвлен этим обстоятельством. – Пожалуй, принцы – вполне подходящая для вас компания. Простите за бестактность, но вас не смущает разница в возрасте?
– Вы имеете в виду, что все они слишком молоды для меня? Так ведь заводить подруг и жен постарше модно в этом сезоне. Разве вы не слышали?
– И вам нравятся прыщавые юнцы с тонкими запястьями?
– Что-то не припомню ни одного прыщавого среди их высочеств.
– И кто же ваш фаворит? Кого вы наметили сегодня в жертвы?
– Мне нравятся немчики, они так трогательно краснеют. Может быть, Эрнст Ганноверский или Казимир фон Витгенштейн. Разберусь на месте.
– Они же совсем дети! Может, вместо этого сходим куда-нибудь вместе?
– Не могу, обещала.
– Тогда на «Детей Розенталя» во вторник?
Меня охватил восторг, я давно мечтала услышать эту новую русскую оперу Леонида Десятникова. Либретто написал мой любимый писатель Владимир Сорокин.
– Это премьера в Петербурге? А Сорокин будет?
– Думаю, да.
– Блеск.
– То есть вы согласны. Жаргон Эллочки-людоедки вам не очень идет.
– Спасибо вам большое, сейчас очень спешу, созвонимся во вторник.
Я не позволила ему опомниться и убежала, пока он не заметил, что я еду на метро.
* * *
Радоваться было страшно. Еще один совместный вечер в Мариинке. Чем он кончится на этот раз?
Но почему он от меня никак не отстанет? Зовет, манит, однако намерения его туманны, как и прежде. Он встречается со мной не ради секса, тогда ради чего? Чего еще может мужчина хотеть от женщины? Вопросов было много, ответов не было вовсе.
