– Остин, я тебя умоляю! Я никогда не была твоей девушкой, поэтому не надо никаких сцен ревности, ладно?
Филонова пошла переодеваться.
– Я был уверен, что тогда ты ради него меня отшила.
– Он женат на моей лучшей подруге. И я за всю жизнь только три раза с ним поздоровалась и попрощалась. Даже о погоде ни разу не говорили.
– Тебе видней, конечно. Но в тот вечер он с тебя глаз не спускал.
– Может, у него косоглазие. У нас в школе был преподаватель математики Алексей Александрович. Красивый был мужчина, но косой. Когда мне казалось, что он смотрит на меня, на самом деле он смотрел на Тарасова, который сидел на четвертой парте. И наоборот, если казалось, что смотрит на Тарасова, значит, смотрит на меня. Так и здесь. Тебе казалось, что он смотрит на меня, а он, может, смотрел на дверь, ждал, что кто-нибудь еще зайдет.
Однако сообщение Остина смутило меня несказанно. Хотя чего мне смущаться? Как там у классика? То, что сэр Генри влюблен, грозит бедой только самому сэру Генри. И все-таки надеюсь, что если он и смотрел на меня, то по какой-либо другой причине.
Мы с Филоновой быстро соорудили стол. У меня нашлись суповые тарелки фабрики Кузнецова. Пришлось достать и фамильное серебро. Соленые огурцы в порядке иронии я сложила в соусник Villeroy & Boch. В центре стола поставили горшок с геранью. Почему-то у Филоновой герань бурно цвела и зимой, и летом. Вскоре пришли Кораблева с Джеймсом. Я показала Кораблевой мебель, на которую она пожадала мне денег. Надо отдать ей должное, она ни разу не пошутила и не пыталась меня опустить или унизить.
– Ты знаешь, – сказала она, когда мы вместе зашли в ванную, – я не могла бы жить среди таких вещей, все это сильно напоминает Эрмитаж. Но атмосфера, которую ты создала, совершенно особенная, уютная и романтическая, наполненная непонятного мне, но, несомненно, глубокого смысла. Твоя страсть заслуживает уважения. Я беру свои слова обратно. Ты имеешь право жить так, как ты хочешь.
– Спасибо, подруга.
– А денег у меня нет, поэтому я и отказала. А не потому, что мне жалко.
– Ты не обязана ничего мне объяснять.
– А я все-таки объясню, чтобы ты не держала меня за говно. Сто пятьдесят тысяч, скажу честно, я просто промотала. Шмотки, брюлики, отпуска. Вжик – и все. Когда очнулась, решила оставшееся вложить во что-нибудь. Ну и купила квартиру. Сдаю теперь, в основном англичанам, которые приезжают сюда. Джеймс мне находит квартирантов. Если бы у меня были деньги, я бы обязательно тебе дала. Во всяком случае, теперь, когда все это увидела.
– Давай пойдем в столовую, а то там может случиться разборка.
– Какая разборка?
– Да Остин почему-то думает, что твой Джеймс ко мне неравнодушен. Собирается с ним поговорить.
Размякшее, подобревшее лицо Кораблевой снова приняло обычное хищное выражение.
– А ты разве мутишь с Остином?
– Нет, он живет с Филоновой. Просто он считает, что я отправила его домой с вечеринки в консульстве из-за того, что Джеймс на меня якобы смотрел весь вечер.
– А он смотрел?
– Вряд ли. Впрочем, я не видела.
– А ты его отправила из-за того, что пришел Гостев?
– Нет, я его раньше отправила, еще до Гостева.
– А зачем ты его отправила?
– Сама не знаю. Просто боялась, что придется его отшивать у дверей квартиры. А мне нужно было, чтобы он не обиделся и встретился с Сологуб.
– Ну-ну.
Кораблева надулась и пошла в столовую.
К счастью, приветливость и простодушие Джеймса победили настороженность Остина. Они с удовольствием выпивали и закусывали, а Филонова наливала щи и подкладывала котлеты.
Кораблева глядела на меня волком и при первой же возможности начала собираться. Джеймс смотрел на нее с недоумением, но не спорил.
Остин ушел, а Филонова помогла мне вымыть посуду.
– Какой мужчина этот Джеймс! Такой красивый, добрый, веселый. Везет же некоторым. Эх, почему я не учила в школе иностранные языки?
– А некоторые не ценят свои сокровища.
– Да иди ты, неужели она ему изменяет?
– Вряд ли изменяет, но особо счастливой себя не считает.
– Вот так дура! Извини, конечно, все-таки подруга твоя.
– Да права ты. Дура и есть.
Филонова ушла смотреть сериал.
А в дверь снова позвонили.
Я обрадовалась. Наверное, Кораблева вернулась мириться.
Я, не заглянув в глазок, открыла дверь со словами:
– Я очень рада.
Александр Александрович с пучком гвоздик и какой-то бутылкой шагнул на порог:
– А уж я как рад!
– Я думала, это подруга вернулась мириться.
– Слово не воробей… Рада – значит рада. Давай, поставь цветочки, бокальчики доставай, начинается красивая жизнь в твоей берлоге.
К счастью, у меня есть вторая дверь, и я смогла загородить ею проход.
– Мы, вообще-то, не договаривались…
В квартире по очереди надрывались сотовый и городской телефоны.
Я судорожно подбирала слова, чтобы не впустить, но и не оскорбить.
– Ну хватит упрямиться, я мужик щедрый, не пожалеешь.
– Понимаете, для меня это очень неожиданно, вот так вдруг, с бухты-барахты…
– Я же тебе вчера звонил.
– Я не знаю, как вам объяснить, чтобы вы поняли…
За спиной Александра Александровича внезапно появился Глеб.
– Может быть, мне объяснить, что девушка не желает общаться?
Александр Александрович обернулся, смерил Глеба с головы до ног оценивающим взглядом и понял, на чьей стороне преимущество. Но чтобы не показать свою готовность к поражению слишком быстро, спросил:
– А вы, собственно, кто?
– Сосед.
– Тогда, может быть, пройдете к себе?
– Пройду, когда вы уйдете.
Александр Александрович постоял еще какое-то время на площадке, потом сунул цветы под мышку и пошел вниз по лестнице.
– Хорошо, что я все-таки поднялся!
– Очень хорошо, – сказала я, – не знаю, как бы я от него отмазалась.
– Надо было послать грубо. Тогда бы понял.
– Грубо, но изящно я не умею, не дал Бог таланта. И потом, существует целый комплекс связей и зависимостей, который не позволяет вести себя грубо с определенными людьми.
– Что ж, понимаю. Но это не повод пускать этих определенных людей в постель.
– Вы думаете, он хотел в постель?
