— И если ты сейчас же, сию же минуту не отправишься в путь, я никогда больше не буду с тобой разговаривать, — с напускной суровостью пригрозила Джералдин, видя, что Артемис колеблется.
И Артемис наконец решилась.
— Я только захвачу сумочку, — обратилась она к Хьюго, — и тут же спущусь к вам.
Минуту спустя она появилась на кухне с сумочкой в руках. Не сговариваясь, все встали и вышли во двор проводить Артемис и Хьюго к стоящему перед домом «мерседесу».
— Они прекрасно смотрятся вдвоем, правда? — заметила Примми, когда Хьюго открыл дверцу для Артемис.
Джералдин тихонько рассмеялась:
— Не торопи события, Примми. Артемис только вчера покинула супружеский дом.
— Может быть, но ее брак развалился много лет назад. Хотя не думаю, что она это осознает.
— Иногда требуется время, чтобы что-то понять. — Кики проводила глазами «мерседес», медленно двигавшийся по дорожке к воротам. — Кое-что я поняла только сегодня утром.
— И что же? — Джералдин тоже внимательно следила за автомобилем.
— Что вчера, когда ты назвала мое бегство с Френсисом самым низким, самым отвратительным и презренным поступком, какой только можно себе представить, ты была права. Это действительно так. И я хочу сказать тебе, что сожалею, Джералдин. Я не должна была так поступать.
Примми, стоявшая в каких-нибудь двух шагах от Кики, затаила дыхание, ожидая ответа Джералдин.
Ждать пришлось довольно долго.
Наконец, когда «мерседес» выехал за ворота и начал набирать скорость, Джералдин произнесла, не поворачивая головы:
— Извинения приняты. И я должна еще кое-что сказать тебе. — Кики подняла на нее полные страха глаза. Изящно очерченные губы Джералдин дрогнули в усмешке. Кики явно ждала от нее суровой отповеди. — Поздравляю, ты нашла чудесного парикмахера для Рэгза. Пес выглядит сногсшибательно.
Позднее, медленно бредя с Джералдин по лугу в сторону курятника, Примми хотела было сказать, как она рада, что примирение наконец состоялось, но решила промолчать.
Извинения принесены и приняты, но Джералдин, наверное, по-прежнему тяжело говорить о разрыве с Кики и вспоминать о его причинах.
— Ты всегда держишь кур в курятнике до полудня? — спросила Джералдин, прерывая ее размышления. — Мне кажется, им нравится свободно бегать по двору.
— Так и есть. — Примми поставила на траву захваченную из дома корзинку и опустилась на колени перед первым птичником. — Я выпускаю их в полдень, когда они заканчивают нестись. Если выпустить их раньше, они отложат яйца по всему Рутвену, а я потом и половины не найду.
Примми затворила за собой раздвижную дверцу, открывавшую доступ в курятник. Наблюдая, как Примми собирает яйца и складывает их в корзинку, Джералдин тихо произнесла:
— Мне нужно кое-что тебе сказать, Примми.
Примми замерла, сидя на корточках. Этого разговора она со страхом ждала с той самой минуты, как поняла, что Джералдин серьезно больна.
Джералдин опустилась на траву, изящно поджав под себя ноги, и прислонилась спиной к проволочной сетке курятника.
— У меня тяжелая форма так называемой апластической анемии, — резко сказала она. — Без операции по пересадке костного мозга мне конец. А успешная операция маловероятна.
Кровь отлила от лица Примми. Все поплыло у нее перед глазами. На какой-то ужасный миг ей показалось, что она вот-вот потеряет сознание.
Понимая, какой эффект произвели на подругу ее слова, Джералдин добавила:
— Извини, Примми. Но лучше называть вещи своими именами.
Примми в ужасе прижала ладонь ко рту. Нельзя показывать, как она напугана. Ради Джералдин. От горечи и бессилия ей хотелось выть, горло свело судорогой, к глазам подступили слезы, но Примми понимала: ее слабость может лишить подругу мужества. До сих пор Джералдин каким-то чудом удавалось сохранять самообладание, но и ее силы могут иссякнуть.
Облизнув пересохшие губы, Примми хрипло спросила:
— Что такое апластическая анемия? Я никогда о ней не слышала.
— Это болезнь крови. — Тон Джералдин казался бесстрастным. — Мой костный мозг вырабатывает жировые клетки вместо кроветворных.
— А пересадка костного мозга все исправит?
Джералдин кивнула. В ее фиалковых глазах мелькнула горечь.
— Да. Если будет пересадка.
Примми растерянно посмотрела на нее:
— Извини, Джералдин. Я не понимаю. Если операция может помочь, почему же ты ее до сих пор не сделала? Деньги у тебя есть. От Государственной службы здравоохранения ты не зависишь. — Несмотря на всю решимость сохранять спокойствие, в голосе Примми слышался страх. — Так в чем же дело? Ты что-то недоговариваешь?
Джералдин немного подвинулась, уклоняясь от рыжего родайлендского петуха, пытавшегося клюнуть ее в волосы сквозь сетку курятника.
— Такие операции делают обычно пациентам до сорока лет, причем тем, у кого есть донор — брат или сестра. А мне пятьдесят два, и я единственный ребенок в семье.
Примми старалась изо всех сил выглядеть спокойной, хотя ей отчаянно хотелось разрыдаться. Какая несправедливость! Джералдин обречена? Как страшно слышать об этом сейчас, когда они наконец нашли друг друга и у них четверых так много всего впереди. Черт, черт! Нет, такого просто не может быть. Это было бы слишком жестоко. Слишком подло. Слишком бесчеловечно.
— Но ведь у того, кому за сорок, тоже есть шансы, правда? Тем более когда можешь себе позволить отправиться на лечение в любую точку мира.
— Но у меня нет ни братьев, ни сестер, — хмуро напомнила Джералдин. — Конечно, существуют списки доноров, так называемые регистры, и мой консультант в Париже тщательно следит за ними. Он известит меня, если найдется подходящий донорский материал. — Джералдин криво усмехнулась. — А пока мне придется регулярно наведываться в Париж для лечения.
— Какого лечения?
— Переливания крови и антибиотики. — Заметив, как в глазах Примми вспыхнула надежда, Джералдин мягко добавила: — Мне обещали всего год, Примми. Может, даже меньше.
Примми молчала, не в силах произнести ни слова. Она схватила Джералдин за руку, их пальцы переплелись.
— Я не хочу говорить Кики и Артемис. — Джералдин обвела глазами залитый солнцем луг, где безмятежно паслась Мейбеллин. — Во всяком случае, пока. Если скажу, Артемис совсем расклеится, и мне будет тяжело это вынести. А Кики начнет вести себя со мной по-другому. — Джералдин невольно улыбнулась. — Может, даже станет чуткой и заботливой. И это меня окончательно доконает.
Удивительно, но Примми почувствовала, как уголки ее губ дрогнули в улыбке.
Чем уродливее и ужаснее этот мир, тем важнее не разучиться смеяться. А Примми с Джералдин, слава Богу, эта опасность не угрожала.
