— Что сэр Маелз Гамильтон — мой отец, — сказала Хелен.
У Мэл отвисла челюсть.
— Нет, не может быть!
— Не только у тебя неизвестные родители, — произнесла Хелен, улыбнувшись. — До восемнадцати лет я думала, что мой отец Том Фостер, портовый грузчик, который был убит на работе еще до моего рождения. Моя тетя Марлин рассказала мне правду, когда я навещала ее в больнице. Тогда прошло много времени после смерти матери. Секреты, похоже, особенность нашей семьи, не правда ли?
— Это невероятно. Но почему твоя мать не сказала об этом ничего?
— Поли тоже была танцовщицей. Она влюбилась в женатого человека, который, между прочим, был еще и титулованной особой. Когда она узнала, что беременна, то сбежала, чтобы уберечь его от позора. Она воспитывала меня сама, говоря всем, что овдовела. Но Маелз сам хотел рассказать тебе свою историю. Когда Бонни угрожала меня опозорить, Маелз не знал, что я его дочь. Я была только его протеже. Но вскоре он все узнал, когда Бонни написала ему письмо.
— Это объясняет его ответное письмо, — вздохнула Мэл. — Боже, Боже! Он твой отец! Магнус сказал, что Ник заметил сходство между мной и сэром Маелзом и подумал, что он мой отец.
— Я знаю, — улыбнулась Хелен. — В тот день, когда я приехала к Магнусу, все сразу встало на свои места. Я всегда была уверена, что поступаю правильно, умалчивая о тебе и о Маелзе, но на самом деле все это время вы были в опасности, несмотря на то что я была уверена в том, что защищаю вас.
— Все так запутанно, — вздохнула Мэл. — Я не могу собраться с мыслями. Я все еще не понимаю, зачем Эдварду надо было убивать Бонни.
— Мы узнаем это только тогда, когда Эдварда поймают и он во всем признается, — сказала Хелен. — Но я должна тебе еще кое-что сказать, потому что с этим связаны мотивы Эдварда. Я превратилась в ничто, когда вернулась из Англии после того, как поругалась с Бонни и попрощалась с тобой. С того момента, как я покинула тебя, Джона и Бонни, я постоянно страдала от депрессий. В первые четыре года я кое-как справлялась, потому что Бонни писала мне письма и я могла в любой момент позвонить. Но как только я потеряла с вами связь, мне стало очень плохо. Тогда мне помог Эдвард. Он был таким другом, о котором можно только мечтать. Я думаю, что, когда он узнал правду о твоем рождении, он решил, что я стала такой из-за страха разоблачения. Если бы он признался мне, что знает правду, я объяснила бы ему, что мое психическое состояние ухудшилось из-за горя, а не из-за страха. Тогда у этой истории был бы другой конец.
— Бонни сказала Магнусу и Джеку, что они мои отцы, ради того, чтобы привлечь к себе внимание?
Хелен была удивлена и одновременно тронута проницательностью Мэл.
— Да, думаю, да, милая. Понимаешь, именно ко мне она обращалась, когда была в беде или когда ей нужно было подтверждение того, что ее любят. Мне грустно думать о том, что ей пришлось связаться со своими прежними любовниками и поломать их жизни только ради собственного удовольствия, учитывая то, что у нее был муж, который ее боготворил. Бонни — это Бонни, импульсивная, взбалмошная, смешная выдумщица. Но все же я понимаю, почему она это сделала. Надеюсь, ты тоже?
Мэл кивнула. У нее в горле застрял комок. Хелен была такой же, как говорил Магнус, — великодушной, честной и щедрой. Последнее замечание о Бонни говорило о многом: это было доброе и правдивое описание.
— Мы можем стать друзьями? — тихо спросила Хелен. Она смотрела на Камелию так, как будто от ее ответа зависела ее жизнь.
— Я не знаю, кем мы можем стать, — честно призналась Мэл. — Здравый смысл подсказывает мне, что я должна радоваться. У меня есть мать и дедушка, нашей любви с Ником ничего не угрожает. Но я все еще в шоке и немного разбита.
— Еще бы. Новая семья никогда не сможет смягчить боль утраты после смерти Бонни, и мы никогда не сможем ее заменить.
Мэл кивнула.
— Думаю, что да. Я любила ее. Она была не очень хорошей матерью, не считая того времени, когда был жив отец. Но нам было весело вместе, и это было так приятно.
— Я тоже ее любила, — нежным голосом проговорила Хелен и дотронулась до шрама на щеке Камелии. — Я тоже ее любила. Ты и я — мы видели другую Бонни, которая скрывалась под маской алчности и коварства. Он была как бенгальский огонь — слишком горячая для того, чтобы ее можно было успокоить прикосновением, но яркая и красивая. Мы обе страдали, потому что заботились о ней, но, наверное, это поможет нам обеим.
— Она не хотела бы состариться и сморщиться, — вздохнула Мэл. — А если бы она осталась жить, она уничтожила бы всех нас так или иначе.
— Где бы она сейчас ни была, я уверена, что она смеется над всем этим, — улыбнулась Хелен. — Может быть, если мы будем думать об этом, мы сможем это пережить.
Они обе замолчали. Мэл вспомнила ту ночь на Фишмаркет-стрит. Ей было тогда пятнадцать лет, она плакала из-за того, что толстая и некрасивая. Бонни успокоила ее, сказав, что когда-то у нее была подруга, которая тоже была толстой, но потом превратилась в красавицу. Теперь Мэл понимала, что сердце Бонни не ожесточилось по отношению к Хелен. Эдвард, должно быть, убедил ее в том, что поможет им встретиться.
— Я хочу обнять тебя, но не могу, — вымолвила Мэл и отвернулась, чтобы не видеть эти большие грустные глаза.
— Мир был сделан не за один день. Я носила тебя девять месяцев и держала тебя в своем сердце все двадцать четыре года, — сказала Хелен дрожащим голосом. Она встала и отошла от кровати, на которой сидела Камелия. — У нас еще вся жизнь впереди. Но сейчас тебе нужна не новая мать.
— А кто? — Мэл подняла голову. Хелен улыбалась.
— Любовный роман, — ответила она, игриво блеснув глазами. — У моей тети Марлин был сильный характер. Она всегда рекомендовала это средство от всего, начиная выпадением волос и заканчивая мозолью на пятке. Наверное, мать не должна говорить такое своей дочери, но я пока что не заслужила это звание.
Глава двадцать шестая
Сэр Маелз сидел на стуле с высокой спинкой у камина на первом этаже в гостиной, Мэл расположилась рядом с ним на диване, ее забинтованная нога в толстом носке лежала на маленьком стульчике. Похолодало. За окнами ветер гонял осенние листья, поэтому, даже рискуя показаться сэру Маелзу легкомысленной, Мэл надела джинсы и красный свитер.
Вестминстерские часы на каминной полке показывали одиннадцать часов, и хотя сэр Маелз говорил не умолкая уже с половины десятого, по резкой манере его разговора Мэл поняла, как сложно ему давались признания.
— Вы не должны чувствовать себя неловко или стыдиться чего-то, сэр Маелз, — вежливо сказала Мэл. — Я все понимаю.
Камелии было сложно свыкнуться с мыслью, что он ее дедушка. Внешностью и даже голосом он был похож на Уинстона Черчилля — такое же круглое лицо, тяжелый подбородок, отсутствие шеи, не говоря уже о манере говорить, которая требовала внимания. Но Мэл понравился его зеленый твидовый пиджак и желто-зеленый галстук — это говорило о том, что в душе он не конформист.
