Кордон охранников они миновали по пропуску Дориана, но сам он тут же исчез, неся в руках серебряный атташе-кейс и подметая пол длинным, до пят, меховым пальто, как будто это было не пальто, а горностаевая мантия. Пытаясь следовать за ним, они прошли сквозь две полосы белого муслина, свешивавшегося с потолка и трепетавшего, как паруса на ветру, и услышали впереди гул многочисленных голосов, смех, музыку и звон бокалов.
И тут неожиданно они пришли.
Фрэнки застыла на месте как вкопанная. Ничего подобного она в своей жизни никогда не видела. Действие происходило в знаменитом Облачном баре отеля, но таких баров на Британских островах она что-то не могла припомнить. Никаких пародийных викторианских каминов, никаких ваз с сухими цветами, ситцевых стульев или тяжелых, с кисточками, занавесей, перевязанных золотыми подхватами. По сути, это вообще был не бар — никаких стен, обшитых дубовыми панелями, или медными пластинами, или еще чем-то в этом роде. Вместо всего этого стены здесь были сплошь покрыты рисунками, а посередине находился олимпийских размеров плавательный бассейн, освещенный десятками настоящих, с живым огнем факелов, которые крепились на статуях в римском стиле или на мраморных колоннах. Пол вокруг бассейна был сделан в виде мозаичных панно и завален сотнями подушек — никакая «ИКЕА» с ее простыми, первозданными тонами не могла конкурировать с этими огромными, сваленными в кучи подушками размером с софу, покрытыми наволочками из белого перламутрового бархата и набитыми чистым гусиным пухом. На этих подушках сидело, развалясь и элегантно попивая шампанское, множество людей.
Фрэнки словно попала в иной мир. Пламя от факелов бросало на лица людей мерцающие отсветы, которые придавали им золотистый оттенок, виденный разве что на картинах старинных голландских мастеров. Это был мир Кена и Барби. Прекрасных и совершенных пластиковых людей. Но если мужчины казались как-то смутно узнаваемыми, в основном благодаря сплошному бронзовому загару и накачанным бицепсам, то женщины представляли собой нечто совершенно особое. Фрэнки почувствовала себя так, словно открыла новую породу женщин — «Ла-Ла-женщин», — которые подвергались влиянию гормонов половой зрелости только выше талии. Если в нижней половине тела у них нельзя было обнаружить ни малейших признаков попок, животиков или — Господи, прости — бедер, то верхняя половина была, как на подбор, украшена парой сисек размером не меньше, чем у Памеллы Андерсон. По виду сплошь двенадцатилетние нимфетки с чудовищными силиконовыми грудями зрелых многоопытных жриц любви и — в довершение всего — с ногами длиной в небоскреб. Фрэнки глазела на них и не могла оторваться. Ей казалось, что она превращается в маленького мальчика из фильма «Остров фантазий», который бегает в кадре и кричит «Инопланетяне прилетают! Инопланетяне прилетают!».
Стараясь не терять самообладания — а это было трудно, — она последовала за Ритой, которая, по всей видимости, не испытывала ни малейших затруднений и уверенно шагала по мозаичному полу к свободному комплекту подушек.
Упав на одну из них, она поправила свой топ и начала расправлять шуршащую лайкровую мини-юбку, как целлофановую обертку вокруг пары куриных окорочков.
— Детка, я просто умираю от жажды, а ты?
Не дожидаясь ответа Фрэнки, она поманила к себе одну из многочисленных босоногих официанток, фланирующих по бару в оранжевых буддийских саронгах и разносящих по залу подносы с шампанским. Рита захватила обеими руками сразу четыре бокала.
— Когда еще в этой суматохе вас допросишься, милашки… — пробормотала она, передавая два бокала Фрэнки. — Пробки в потолок! — Она звякнула своими бокалами. — Держу пари, что тебе этого мало!
Фрэнки мрачно кивнула.
— С тех пор как Хью меня бросил, мне только и остается что пить… — Она с грустью взглянула на свой стакан.
Драматизм ее слов остался непонятен для Риты.
— Наш человек! — засмеялась она ободряюще, приканчивая один из своих бокалов в один присест и без передышки принимаясь за другой. У нее был такой вид, словно она собиралась сегодня перепить всех: запрокинув голову, она высасывала шампанское из бокалов до последней капли. — А сейчас мне нужно на минуточку выйти, в туалет. — Она вскочила с подушек, обнажив при этом гораздо больше тела, чем изначально предназначалось для обозрения, и отправилась на поиски туалета.
Оставшись в одиночестве на своей громадной подушке, Фрэнки почувствовала себя Дюймовочкой на ложе из цветочных лепестков. Потерянной и ничтожной. Сперва она посмаковала мысль о том, чтобы пойти поискать Дориана, но потом передумала. Во-первых, потому, что его не надо было искать: он находился в зале, в пределах видимости. А во-вторых, потому, что достаточно было взглянуть на него со стороны, чтобы убедиться, что, несмотря на его склонность к косметике и пышным нарядам, часто граничащую с эпатажем, он оказался неистовым гетеросексуалом. Склонившись на подушки, он был окружен цветущими роскошными женщинами, которые кормили его суши и поили шампанским, как служанки римского императора. Фрэнки взглянула на часы. Господи, когда же наконец вернется Рита! Второй раз за сегодняшний день она страстно пожелала, чтобы Рита поторопилась.
Фрэнки допила второй бокал шампанского. Она чувствовала себя явно не в своей тарелке. Она не привыкла бывать на приемах в одиночестве. Как правило, рядом с ней всегда находился Хью, с которым она могла перемолвиться словечком или, на худой конец, на него взглянуть, когда он обсуждал цены на недвижимость или биржевые ставки с каким-нибудь случайным приятелем. Она привыкла быть половиной пары, и даже если она ходила куда-нибудь без него — все равно у нее всегда сохранялось чувство защищенности. Словно могла опереться на него в любую минуту, как на свои руки или ноги, про которые человек всегда знает, что при случае они тут как тут, в его распоряжении. Но теперь она осталась в полном, настоящем одиночестве, а это означало, что ей самой нужно себя защищать и утверждать, то есть вести непринужденную беседу, флиртовать и делать попытки знакомиться — даже несмотря на то, что она уже совершенно забыла, как это делается. Да хоть бы и не забыла — она все равно чувствовала, что у нее нет ни малейших шансов утвердить себя в таких кошмарных условиях. Когда Хью сообщил ей, что между ними все кончено, он тем самым украл у нее всю уверенность в себе, а заодно и зажег в ней зеленый свет для многочисленных неврозов. И теперь она могла лишь сомневаться в себе и думать об одном: почему с ней такое случилось? Что с ней не так? Может быть, все дело в размере ее попки? Или грудей? Или в этом ужасном целлюлите? А может быть, так случилось потому, что она слишком скучная? Или неактивная в постели? Или его бесил тот факт, что когда она напьется, то распевает песни Фрэнка Синатры? Этот перечень можно было бы продолжить до бесконечности. Только что она была половинкой пары — счастливой, устроенной в жизни, уверенной в себе. И тут же — раз-два! — и она, вслед за Бриджит Джонс, входит в зону невротизма, пагубного никотинового и алкогольного одиночества.
И пока она все сильнее погружалась в эти безрадостные мысли, взгляд ее случайно упал на скомканную пачку сигарет, выглядывающую из кармана Ритиной сумки. Фрэнки уже не осуждала ее за то, что она так долго где-то шляется, но и не собиралась сидеть, как истукан, в ожидании, когда рядом имеется столь вожделенная возможность. Она вытащила пачку и, пытаясь убедить себя в том, что нет, она не становится никотиновой наркоманкой, заядлой курильщицей и все такое прочее и что на самом деле она вообще не курит, она исподтишка (как бы невзначай) заглянула внутрь. В пачке оставалась всего одна сигарета. О, тем лучше, одна малюсенькая сигарета тем более не причинит ей никакого вреда, не правда ли? А ей просто хочется немного наркотика. И Рита наверняка не будет возражать. В конце концов, она сейчас находится в критической ситуации. Она вложила сигарету в рот и взяла коробок спичек из огромной гравированной вазы в балийском стиле, какие во множестве были расставлены по всему залу. Только она собиралась чиркнуть спичкой, как вдруг над ее ухом раздался голос:
