Секс принадлежал к той стороне его жизни, о которой Руфа ничего не знала. Он не думал, что сможет когда-либо объяснить ей, почему часть жизни он проводил за пределами Мелизмейта. Слава Богу, он сможет все это урегулировать, и Руфа ничего не узнает. Эдвард бросал взгляды на Руфу и не знал, как пробиться сквозь улыбчивое молчание, окружавшее ее.
«Я закостенел от одиночества, — думал он, — оно превратило меня в истукана. Я не знаю, как показать этой девушке, что готов умереть за нее».
Он откашлялся.
— Как ты чувствуешь себя?
Руфа, продолжая улыбаться, повернулась к нему.
— Прекрасно. — Когда они говорили, восстанавливалась нормальная обстановка.
— Я так не думаю, — сказал он. — И хотелось бы знать, что можно с этим поделать. Это из-за меня?
— Нет, конечно, нет.
— Из-за Нэнси?
Молчание подсказало ему, что он не ошибся.
— Я был уверен, — сказал он, — что Нэнси поедет с нами. Она отсутствует именно из-за меня?
Руфа бросила на него задумчивый, обращенный внутрь взгляд, который он расценил как гнев.
— На нее опять нашло. Мы крепко поругались.
— Думаю, по поводу меня. О женитьбе на великовозрастном прощелыге.
— Вообще-то да. Но она успокоится, — Руфа произнесла это убежденно, веря в правоту своих слов. — Так в конце концов обычно и бывает.
Эдвард крепче ухватился за руль, подавляя сильное раздражение. Нэнси унаследовала все недостатки Настоящего Мужчины, решил он, и на редкость мало его достоинств. Но главным объектом его внимания все же оставались чувства Руфы. Он был встревожен глубокой болью, проявившейся вчера, когда делал предложение. Она не столь хладнокровна, как думают люди. Мысль об этом утешила его. Он поступает правильно: не пользуется преимуществом. Она нуждается в нем.
— Я не думаю, — сказал он, — что твой Мекленберг был слишком взволнован происшедшим.
Руфа вздохнула. Она еще не сказала ему о том, что говорила с Адрианом.
— Да, это так, хотя он и не дал мне возможности все объяснить. Он лишь окинул меня своим страшным взглядом, который превратил меня в ледышку.
— Довольно неуклюже, мне кажется.
— Я заслужила это, — сказала Руфа. — Это самое малое из того, что я заслуживаю. Для Адриана главное — пристойное поведение. Перед другими он был очень мил. Он заставил всех поднять за меня тост и сказал, что ты — счастливый человек. Я чувствовала себя полным ничтожеством.
— Да, и это сказывается сейчас.
— Возможно. — Она снова замолчала.
— Ты не против того, чтобы остановиться по пути на ферме? — спросил Эдвард.
— С удовольствием.
Он окинул строгим взглядом дорогу.
— Подумай-ка, что можно там сделать. Снаружи все в порядке, но внутри никаких работ не ведется уже лет двадцать, — и затем добавил: — Фактически с тех пор, как Элис вошла в дом.
— Не заставляй меня осуществлять перемены, — сказала Руфа. — Не могу взять на себя такую ответственность.
— Это же не святыня, — Эдвард был тверд. — Это будет твой дом. Наш дом. — Он подбросил эту мысль с осторожностью. Ранее они не говорили, что ради спасения Мелизмейта Руфе придется жить в ссылке. Но ведь они должны жить под одной крышей, иначе зачем жениться? Он почувствовал, что поступил жестоко, сказав об этом, и уже приготовился к ее протесту.
Она продолжала улыбаться.
— О'кей, но мне нравится ферма в нынешнем виде. Она напоминает мне о твоей матери.
— Это было бы ей исключительно приятно, — сказал Эдвард, тронутый тем, что Руфа взывает к ее благословенному, зримому присутствию.
— Только если я сделаю тебя счастливым.
— Ты сделаешь.
— Надеюсь на это. Но мне бы не хотелось, чтобы брак со мной стал для тебя очередным добрым делом.
Это была для него возможность заверить ее, что брак для него — все, потому что он обожает ее. Но он лишь сказал:
— Я не женюсь направо и налево, как укрепляют дренажные системы.
Машина свернула на узкую проселочную дорогу, ведущую к ферме. Они остановились перед простым, квадратным домом, который не изменился с детских лет Руфы. Дом был невероятно чистым и фактически пустым. Огромные окна в георгианском стиле отливали холодным блеском в лучах солнца.
Руфа вышла из машины. Эдвард был удивлен тем, какой счастливой она казалась: полной энергии и решимости получить физическое наслаждение — он не имел в виду только секс. Солнечный свет, игравший на ее волосах, потряс его неожиданным осознанием красоты девушки. Ему захотелось заполнить ее руки огромными охапками весенних цветов.
Эдвард отпер входную дверь. На половике валялась груда почты. Он нагнулся, чтобы поднять ее, и прошел через широкий, выложенный плиткой холл в гостиную. Руфа покорно, подобно гостье, проследовала за ним.
В период его службы за границей дом сдавался в аренду разным людям, До сих пор здесь не было заметно выраженного отпечатка хозяев. Признаков пребывания Элис тоже не было, за исключением двух фотографий в серебряных рамках над камином. На одной прищурившаяся от солнца Элис рядом с их домом в Германии. На другой она со своим маленьким племянником, сыном сводной сестры. Руфа посмотрела на фотографии и отвела взгляд. Испытывая острое желание дотронуться до нее, Эдвард обнял ее.
На какую-то долю секунды у Руфы сработал защитный рефлекс. Но она тут же расслабилась, прижавшись к нему по-дружески, но и этого было достаточно. Он нежно освободил ее из своих объятий. Руфа была не готова. Его пугало то, что она может подумать о сексе с ним как о долге. Слишком много призраков. Ему представилась Элис, постепенно теряющая свои очертания, уходящая и закрывающая за собой дверь. Он стер из памяти тревожащее воспоминание о том, как стоял перед купелью в сельской церкви с грудным ребенком на руках. Нет, слишком рано. Им понадобится больше времени.
— Хочешь чаю? — спросил он.
Она поблагодарила, и это было ужасно.
— Я сейчас поставлю.
— Спасибо. В кладовой есть упаковка консервированного молока.
Руфа пошла на кухню. Эдвард слышал, как она открыла двери, что-то тихонько напевая. Он опустился на софу, решив вскрыть полученные письма.
Она принесла приборы на зазубренном жестяном подносе, украшенном потускневшим изображением шотландской овчарки, о которой она мечтала в детстве. Чашки были чистые и небитые, но с разными рисунками. Чайник для заварки был толстым, коричневым, с резиновой крышкой над треснутым носиком.
— Нам понадобится новый чайник для заварки, — сказала она. — Никто уже не пользуется этими презервативами.
Эдвард рассмеялся, почувствовав вдруг прилив веселья. Ему очень нравилось, когда она отдавала ему приказы.
