— На остановке — «Красные рыбы»?
— Да. Если останусь жив, пришлю тебе письмо с этим знаком, без адреса.
— Господи, деточка! Это все нереально, это фантазии! Тебя схватят!
— Обратного хода нет. Помоги мне собраться. Лучше, если ты дашь мне, как Керенскому, женское платье. Я худой, невысокий. Сойду за девчонку.
Она не перечила. Но в душе знала: все его планы — утопия чистой воды.
— Тебе нужно помыться! — Она взбила в ванне пену, принесла чистое полотенце. Быстро сварила яйца, картошку, достала консервы, положила сахару и печенья. Запасов в доме было немного, она собрала в сумку все, что у нее было. Но знала: нельзя допустить, чтобы он ушел. Она должна была уговорить его пойти в прокуратуру.
Он вымылся, поел и затих. Она думала, он уснул. Но он сидел возле стопки рисунков и плакал. Увидев ее, он быстро встал, стал застегивать сумку.
— Метро закрыто. Машину ловить нельзя, это заметно. Отдохни. В половине пятого я тебя разбужу.
Она видела, как беспомощно опустил он сумку на пол, и поняла. Конечно, ее умный мальчик не мог поверить сам в ту ерунду, которую он тут ей наговорил. Он говорил в утешение. Чтобы она надеялась и ждала. Он прилег на неразобранную кровать, она пододвинула ему подушку под голову, накрыла пледом, легла рядом. Она гладила ему волосы и думала: «Ну где же ты, Бог? Где справедливость? Как спасти сына? Куда бежать? Что для него впереди? Трибунал, а потом тюрьма. Он не мог убить просто так, но он убил, и другая мать тоже будет требовать справедливости».
Она обхватила свое дитя, как тогда, когда он был маленьким, и отчетливо поняла, что тяжелые жернова действительности скоро перемелют их обоих, они уже нависли над ними. Она заплакала от отчаяния. В глубине ее мозга, как грохот сапог, раздавались слова бывшего мужа: «Ты его балуешь! Балуешь! Балуешь! Растишь из него девчонку! Он ничего не умеет, кроме своего дурацкого рисования! Он не может подтянуться на перекладине! Ты его кутаешь, он все время болеет! Он худой, у него совсем нет мышц! Он не умеет драться! Он нежизнеспособный! Нежизнеспособный, как ты!»
А мальчик действительно интересовался почти только живописью. В музее забывая обо всем. С малых лет совершенствовал технику. И не умел драться. Был рассеян, все забывал. Отец называл его «слюнявая баба». А когда однажды он избил сына ремнем, она сказала ему: «Уходи! Или я вызову милицию и подам на тебя в суд!» Муж ушел навсегда. Ушел, будто исчез из их жизни. Она осталась с сыном одна, без поддержки. Только тетка, та самая тетка, к которой они собрались бежать, постоянно присылала им продукты со своего огорода. Тетка любила их. А муж не любил. Она не переживала. Они с мужем действительно были разные. Она была счастлива сыном. Она верила — он добьется успеха. Она старалась. Работала в технической библиотеке. Брала на дом переводы. Перебивалась. Ей самой было много не надо. Но на уроки рисования сыну она зарабатывала. А что теперь? Нужны деньги, чтобы откупить сына. Но она никогда не давала взятки, не знала, как подступиться, кому об этом сказать. И самое главное — где взять много денег?
Она растерялась. Она знала, что можно продать квартиру. Но деньги нужны были сейчас. Взять взаймы было не у кого. Но если даже и взять, мальчику все равно тюрьма. Его там убьют. Да, он нежизнеспособный. Такой же, как и она. Но разве имеют право на жизнь только сильные? Разве здесь Спарта? Там таких, как ее мальчик, убивали в младенчестве. Но разве хорошо иметь одних воинов, а художников не иметь? Или теперь все-таки позволено дорастить мальчиков до возраста пушечного мяса? А потом уже убить их на бойне? Можно не иметь силу, но достоинство иметь. Он не мог убить просто так, но он убил, и его убьют. Так что без него ее жизнь? Ничто. Она представила, как свора собак и людей гонится за ее сыном, как загоняют его в угол, в подвал или на крышу дома, как стреляют…
Она тихо встала. Достала обручальное кольцо, вынула из ушей серьги, положила на стол. Написала записку: «Я одна виновата во всем. Прошу винить только меня». Закрыла форточки и открыла газ. Пока газ из кухни наполнял комнату, она раскладывала повсюду рисунки — пейзажи и портреты, натюрморты и этюды — головы и руки, торсы и стопы, копии и вполне самостоятельные работы. Когда ей стало трудно стоять, она подползла к кровати и обняла руками голову сына. Ее затошнило, она потеряла сознание и поэтому не услышала, как кто-то действительно одним ударом ноги выбил их дверь.
Когда она очнулась, в квартире еще стоял отвратительный запах, но форточки были открыты, рисунки были убраны, у стола на стуле сидел майор. Записка, кольцо и сережки были сдвинуты в сторону. У стены стоял ее сын, рядом с ним конвоем двое солдат. Больше никого в комнате не было.
— Яблоко от яблони недалеко катится! А если бы на площадку вышел кто покурить? — сказал ей майор, увидев, что она обрела способность соображать. — Из-за какой-то царапины столько дел натворили, чуть подъезд не взорвали!
— Из-за какой царапины? — не поняла она.
— А сын-то вам что, не объяснил?! Перепугал все отделение насмерть! Тот парень, в которого он стрелял, конечно, сам виноват, но ваш-то интеллигент тоже как поступил! Никому ничего не сказал, самовольно ушел с поста, заявился в казарму и давай палить! Прострелил тому молодцу щеку, тот грохнулся в обморок, а этот пустился в бега!
Сын сказал:
— Мама, значит, я не убил!
— Собирайся! — сказал майор. — Жертву твоей глупости я отправил в госпиталь, через два дня будет здоров. А ты до утра должен вернуться в часть. Тогда замнем дело.
— Собирайся, сыночек! — заплакала мать. — Прости меня, мальчик мой, за то помрачение, что нашло на меня! Но я думала, пусть лучше мы вместе…
— Поскорее! — сказал майор. Она стала совать ему деньги, но он отодвинул одним движением ее руку, взял сумку, что она приготовила сыну, и вышел из комнаты. — Двадцать секунд жду на лестнице!
Она еще успела, прежде чем за ними закрылась входная дверь, угостить двух солдат яблоками, перецеловать сына в щеки, шею, руки, затылок и крикнуть майору:
— Так что ж теперь ему будет? Как мне узнать?
— Подъезжайте к концу недели, там будет видно, — сказал майор.
К концу недели сына в учебке уже не было, а через полтора месяца от него пришло первое письмо. Из Чечни.
За то время, что он воевал, «Красные рыбы» побывали во Франции, Испании, Петербурге и Минске и вернулись в Москву. Их вывесили на прежнее место, и мать снова пришла посидеть на знакомой скамейке.
— Как дела? — поинтересовалась все та же дежурная.
— Осталось сорок пять дней, — коротко ответила мать и постучала по дереву.
— Господи, дай-то Бог! — перекрестилась знакомая.
Когда сын написал, что демобилизуется в срок, мать начала строить планы. Она носила его картины специалистам, они отзывались о них положительно. Она берегла каждую копейку, думала, мечтала, как будет откармливать его лучшими продуктами, отпаивать соками. Она вымыла окна, хотела переклеить обои, но мечтала, что сын сможет выбрать их сам, Весна билась в окна сиренью, шли дожди, их сменяло буйное солнце, студенты собирались на сессию, мать ждала. Она не теряла времени даром. Она обивала пороги, она выяснила все льготы, она добилась, чтобы его картину вывесили в выставочном зале на Кузнецком мосту. Она ждала и боялась непоправимого.
