Подобедов по-своему понял намек:
— Помянем Алексея, неплохой мужик был.
— Кечинов — голова, но трусливым оказался. Не переживай из-за него. Исчез с телевизионного экрана, и скоро о нем все забудут.
Выпили не чокаясь.
— Главное — телевизионная картинка, — принялся объяснять прописные истины политтехнолог. — Для народа ничего в реальной жизни не происходит. Работа, дом… Народ ленится даже в окно выглянуть, но если ему на «голубом экране» показали, то это уже жизнь. Пока мы контролируем кнопку, против нас все бессильны.
Подобедов цедил спиртное сквозь зубы:
— Мы хотели электорат попугать, но, кажется, «ужастик» ему понравился.
— Все еще впереди, главное, успевать бежать впереди паровоза. Не дай бог, догонит — по рельсам размажет.
— Да уж, народный бунт жесток и беспощаден.
Глеб Чернявский потер разгоряченный лоб:
— А теперь нам с тобой придется распределить обязанности. Я займусь Карташовым, надо ему имидж подправить. Не хрен из него народного героя лепить, на этот случай у нас Муравьев припасен. А ты езжай-ка к президенту.
— Это еще зачем? — насторожился Подобедов: встречаться с все еще действующим главой государства ему не хотелось, липкий страх тут же поселился в душе.
Пока у него еще оставалась слабая надежда вовремя пойти на попятный. Если бы первоначальный план стал разваливаться, генерал мог успеть арестовать основных фигурантов и первым доложить об этом президенту. После же встречи с глазу на глаз такая возможность навсегда осталась бы в прошлом. Но по взгляду Чернявского лубянский генерал понял, что тот собрался лишить его подобной возможности.
— Значит, так, Юра. Прямо сейчас ты едешь к президенту…
Глава 11
Дорога до Москвы раскрыла перед Белкиной многие секреты происходящего, хотя никто из похитителей съемочной группы после вводной беседы в теплоузле не обмолвился с похищенными и словом. Наверняка карташовцам хватило устного согласия телевизионщиков сотрудничать. И теперь их судьбу предстояло решить на следующем уровне.
Единственное, за что корила себя телеведущая — она не нашла в себе сил сказать Бондареву правду, когда тот абсолютно неожиданно позвонил на ее мобильник. Хотя этому существовало оправдание. Трудно женщине набраться решимости, когда одной рукой к ее уху подсовывают трубку, а второй приставляют нож к горлу. И теперь не оставалось надежды на то, что кто-нибудь, кроме самих уродов-нацистов, отыщет выцарапанный Тамарой на трубе номер Клима.
Из подвала всю съемочную группу доставили микроавтобусом, обклеенным изнутри свастиками и портретами вождя, на какой-то луг, куда приземлился военный вертолет. Пейзажи, проплывавшие под винтокрылой машиной, не говорили Белкиной ни о чем, она даже не могла понять, на запад или на восток они летят. Солнце закрывали облака.
Уже ночью вертолет приземлился возле шоссе. Всех загнали в фургон без окон, и потом целый час пришлось в нем трястись. Вот Тамаре и стало ясно, что за карташовцами — не только молодой коммунистический задор сталинского разлива, но и серьезные люди, которым ничего не стоит поднять в воздух военный вертолет и сгонять его до Москвы. А где возникает, как по мановению волшебной палочки, один вертолет, там может появиться и другая военная техника…
И вот теперь Белкина с коллегами и съемочной аппаратурой томились в подмосковном недостроенном особняке. Пейзаж за окнами просматривался невыразительный: мохнатые ели вплотную подступали к высокому кирпичному забору, сплошные металлические ворота находились под охраной мрачного бритоголового субъекта в черной рубашке и двух ротвейлеров. Дверь на лестницу, ведущую на первый этаж, была заперта на ключ, а за ней то и дело слышались голоса охраны.
Страдающий типично русской болезнью под названием «жажда» оператор Виталик облазил весь этаж особняка в поисках спиртного. Действовал он методично, двигаясь по спирали — сперва обыску подверглось все, что находилось у стен, потом он перешел к отдельно стоящей мебели. Найденная им в ящике для белья начатая чекушка водки сняла стресс, но теперь от нее остались лишь одни воспоминания.
— Фашисты проклятые, — сказал оператор, глядя в окно на покачивающие темно-зелеными лапами ели. — Уже обед скоро, а они не чешутся. Я умею или работать, или расслабляться. А расслабиться без спиртного — это задачка посложнее бинома Ньютона.
— Лучше скажи, где мы находимся? — попросила Белкина.
— Кажется, неподалеку Ярославское шоссе, — на время отвлекся оператор, разглядывая елки.
— Ты уверен?
— Всякое может быть. Как-то на Новый Год поехал я с друзьями в лес, так там такие же елки были.
Факт не показался Тамаре убедительным.
— Эх, кабы не старушка мать! — вздохнул здоровяк Виталик. — Ни за что бы не согласился.
— Тебе проще, у тебя оправдание перед собой есть, — Белкина тоже подошла к окну, — а я своего братца-алкоголика люто ненавижу. Может, пусть помучается? Или они нас просто пугали?
Режиссер в беседе не участвовал, он, хоть и был ведущим специалистом в области изготовления именно политических передач, но при случае и без повода любил повторять, что политикой не занимается. Потому он и закрылся в своей комнате.
Охрана у ворот оживилась, залаяли собаки, их тут же взяли на короткий поводок. Во двор въехала потрепанная «Волга».
— Кажется, тихая жизнь кончается, — не без сожаления произнес оператор. — Держись, Томка. Просто вспомни, сколько всякой дряни мы за свою карьеру сняли, и ты поймешь: слепить то, что нам предлагают, — еще не самое плохое. Пятнадцать минут позора в эфире, и мы свободны.
— Нам пока ничего конкретного не предложили, — напомнила телеведущая.
Из «Волги» выбрался Артур Карташов и тут же исчез под навесом крыльца.
— Главный урод пожаловал, — Белкина постучала в дверь комнаты режиссера. — Вы уж выйдите, встретьте. Присутствие первых лиц обязательно — согласно протоколу.
Режиссер выбрался. Мрачный, недовольный жизнью.
— Я с ним говорить не собираюсь.
— Неужели вам так принципиально, на кого работать? — изумилась Белкина, не подозревавшая такой моральной стойкости в режиссере старой закалки.
— Я работаю только на законную власть, пусть она будет даже у самого дьявола, — режиссер назидательно поднял палец. — Но только на законную.
— Но вы уже дали им согласие! — возмутилась Тамара.
— Под угрозой, под угрозой моей жизни, — покачал режиссер головой.
— Тогда договариваться буду я, — предупредила Белкина.
Партийный вождь для встречи с журналистами не стал готовиться специально. Он быстро вошел в гостиную, окинул взглядом небольшую компанию. Особого энтузиазма в глазах телевизионщиков не читалось.
