– Вы можете ознакомиться с отчетом. Коротко могу сказать, что сочла логичным, что компания оплатила часть счета, поскольку большинство гостей были напрямую связаны с бизнесом.
– Так он не сделал ничего противозаконного? – уточнил Манфред.
Агнешка улыбнулась и провела рукой по чисто убранному столу.
– И да и нет. Было бы лучше, если бы он обсудил это с финансовым директором до праздника. К тому же он сам одобрил счет, что противоречит нашим правилам.
– И что сказало на это руководство? – поинтересовался Манфред.
– Не знаю. Я не участвую в их собраниях. Но я слышала, что они не обрадовались. О Йеспере ходит много слухов. Вы ведь читаете газеты? А тут еще такое. Думаю, его положение в компании крайне шаткое, но попрошу вас не передавать мои слова другим.
Манфред кивает.
– Значит, вы считаете, что положение Йеспера шаткое. Были ли другие неприятности?
Агнешка выпрямляет спину и со вздохом продолжает:
– Вы все равно об этом узнаете. Одна из менеджеров проекта в отделе маркетинга обвинила Йеспера в сексуальных домогательствах. Я не знаю подробностей, но слухи такие были.
– Не могли бы назвать ее имя?
– Конечно. Ее зовут Денис Шёхольм, она на больничном. Я могу дать вам ее телефон.
Когда мы выходим на улицу, солнце уже зашло за тучи и небо потемнело.
– Прости, – говорит Манфред – Я правда думал, что эта встреча будет полезной.
– Нам надо поговорить с этой Денис. Интересно, почему другие коллеги ее не упоминали?
Манфред пожал плечами и толкнул дверь на парковку. Он пропустил меня вперед, и я едва протиснулся в щель между дверной рамой и его крупным телом.
– Может, боялись? Орре их начальник, – предположил я.
Манфред что-то буркнул в ответ. Обратно в участок мы едем в машине молча. Движение плотное. Я замечаю, что Манфред странно на меня поглядывает, пока мы ползем в пробке. В глазах у него тревога. Я начинаю нервничать.
– Все в порядке? – спрашивает он.
– Конечно, – бормочу я. Он молча включает музыку.
Качество, которое я ценю в Манфреде, это то, что он не лезет в чужие дела (если это не касается работы). Он никогда не будет расспрашивать, если видит, что я не желаю говорить. В отличие от женщин, которые постоянно интересуются, о чем я думаю, и ответа «ни о чем особенном» им всегда мало. Даже Санчес такая, хотя, казалось бы, работает в полиции. Все время спрашивает, как я себя чувствую, хотя я всегда отвечаю «все в порядке».
Наверно, это какая-то генетическая особенность прекрасного пола.
По приезде в Полицейское управление я иду в переговорную читать дело Кальдерона. Протоколы допросов, отчеты криминалистов, анализ пятен крови, тканей, отпечатков подошв, снимки с места преступления. За окном темно. Снежный ветер бьет в стекло.
Мы не нашли ничего общего между жертвами. Но все равно нам мерещится невидимая связь между Кальдероном и неопознанной женщиной в доме Орре.
Я кладу фотографии головы Кальдерона и головы женщины рядом и вижу очевидное сходство. Не может быть, чтобы два разных преступника совершили такие похожие убийства. Это было бы просто невероятно.
Стук в дверь вырывает меня из размышлений. Это Ханне.
– Ой, извини, – говорит она при виде меня.
Из вежливости или сочувствия (она похожа на грустную собаку) приглашаю ее войти. Она входит, закрывает дверь и садится напротив.
– Чем ты занят? – спрашивает она.
Я смотрю на бумаги, разложенные передо мной на столе. Фотографии трупов, многословные отчеты, содержащие больше вопросов, чем ответов.
– Читаю протокол.
– Вот как.
Вид у нее растерянный. Она подносит руки к волосам, словно проверяя, не растрепалась ли укладка (ни о какой укладке и речи нет. Густые каштановые волосы с проседью торчат во все стороны, напоминая мне колючее растение, которым поросли скалы в шхерах).
– Я подумала… – начинает она.
– Да?
– Что нам надо поговорить. Раз уж мы будем работать вместе и все такое.
– Хорошо. О чем?
Наши взгляды встречаются. Я вижу грусть в ее красивых серых глазах, которые я так хорошо помню. И знаю, что снова могу причинить ей боль, хоть и помимо своей воли.
– Слушай, прости, – говорю я. – Я не то сказал. Разумеется, мы можем поговорить.
Она делает глубокий вдох, кладет руки на колени.
– Ты настоящий козел, Петер, ты в курсе? Я киваю.
– Я не хотел причинить тебе боль, Ханне. Поверь мне. Ты последний человек на земле, которому я мог бы желать зла.
– Но тем не менее причинил. И продолжаешь причинять, притворяясь, что ничего не произошло. Ты это понимаешь?
Я прячу глаза. Изучаю крышку стола и пытаюсь привести мысли в порядок. Но это нелегко. В голове сплошной туман. Нужно ей как-то объяснить, но язык меня не слушается. Всегда хочу сказать одно, а с языка срывается совсем другое.
– Это сложно объяснить…Я думал, что поступаю так, как будет лучше для тебя, – говорю я и тут же жалею. Какие идиотские слова. Какое жалкое объяснение для женщины, которую подло бросили, пообещав новую жизнь. Но Ханне никак не реагирует, смотрит на сумерки и снежный дождь за окном.
Мне хочется коснуться ее лица, погладить по щеке, по растрепанным волосам. Желание такое сильное, что мне едва удается сдержаться и не встать со стула. Я начинаю ерзать на неудобном стуле.
– Ты когда-нибудь жалеешь об этом? – спрашивает она едва слышным голосом.
– Каждый день, – отвечаю я не задумываясь и понимаю, что это правда.
После ухода Ханне я остаюсь в комнате один. Вспоминаю о том, как все это началось, как я впервые предал близкого человека. Долго думать не надо. Это была Анника. Моя сестра.
В то лето в Рённшере. Лето, которое начиналось как обычно, но закончилось катастрофой, навсегда изменившей мою жизнь и жизнь моих родителей.
Я спускался к мосткам в нашем летнем доме неподалеку от Даларэ. Собирался искать сокровища на скалах.
В руке у меня был зажат значок VPK (левая коммунистическая партия), который я нашел у дома. Я надеялся, что соседские дети тоже гуляют на берегу. Интересно, захотят ли они поиграть в Баадер-Мейнхоф
[4]. Волны бились о скалы, морской ветер трепал волосы, голые руки покрылись мурашками. Мои ноздри уловили слабый запах табачного дыма. Помню, что я удивился. Папа был дома. И в это мгновение увидел ее – мою сестру Аннику, на три года старше меня. Она сидела на камнях в купальнике и курила.
