В этот момент Санчес поднимает руку, показывая, что хочет что-то сказать. Вид у нее усталый. Глаза черные от размазавшейся вчерашней туши.
– У нас новая проблема, – тихо говорит она. – Пятилетняя дочь Ангелики Веннерлинд Вильма тоже заявлена пропавшей.
Эмма
Неделей ранее
На улице тихо и пустынно. С темного неба падают крупные снежные хлопья. Перед домом припаркован красный «Вольво». Я спускаюсь к машине, крепко держа Йеспера за предплечье. Около кустов рододендрона останавливаюсь и вытираюсь о снег. Протираю лицо холодным белым снегом, убирая следы крови. Йеспер тяжело дышит, как собака.
Я достаю ключи и открываю машину. Делаю еще один удар электрошокером и запихиваю его на пассажирское сиденье. На этот раз он даже не стонет. Его лицо ничего не выражает, глаза тусклые, как камни.
Кожаные сиденья потертые и пахнут конюшней. Впервые за несколько последних часов я позволяю себе расслабиться. Немного, чтобы тянущая боль в груди ушла.
– Где мама?
Голос раздается с заднего сиденья. Я замираю от страха и удивления. Потом оборачиваюсь и встречаюсь с девочкой глазами. Несколько секунд мы смотрим друг на друга. Она явно только что проснулась. На лице нет страха, лишь одно любопытство. За ее спиной видны сумки в багажнике.
– Маме пришлось пойти к врачу, – отвечаю я, заводя машину. – Мы с Йеспером за тобой присмотрим.
– Вильма, – шепчет Йеспер.
– Заткнись, – приказываю я ему и тыкаю в него электрошокером.
Он дергается, голова падает вперед, слюна капает изо рта. Но он молчит.
– Йеспер тоже заболел, – говорю я девочке. – Мы о нем позаботимся.
В машине воцаряется тишина. Я ожидала града вопросов и протестов, но она только сидит и смотрит на меня круглыми глазами.
– Тебя зовут Вильма? – спрашиваю я.
Она сует большой палец в рот и вместо ответа смотрит в окно.
– Сосать пальцы нехорошо. На них много микробов, – стараясь звучать помягче, говорю я. Наши глаза встречаются в зеркале заднего вида. – Меня зовут Эмма.
Пару сотен метров мы едем в тишине. Из-за стресса я сворачиваю не на ту улицу. Дома кончаются, и вокруг нас только поля и леса. Не видно ни души. Я понятия не имею, где мы.
– Я хочу к маме! – внезапно вопит девочка.
Я включаю радио и думаю. Сначала хочу повернуться и приказать ей заткнуться. Но прежде, чем я успеваю это сделать, Йеспер вдруг толкает меня в сторону и пытается ухватиться за руль. Каким-то образом ему удалось снять скотч с рук, потому что они свободны. Он пытается остановить машину, но я вдавливаю педаль газа, машина дергается вперед, слетает с дороги и врезается в березу. Шум от столкновения оглушает, и в салоне сразу пахнет горелой пластмассой.
Йеспер лежит у меня на коленях, уткнувшись головой в ветровое стекло. Все стекло – сплошная паутина из трещин. Я поворачиваюсь назад. Девочка молчит и смотрит на меня во все глаза. Судя по всему, она не ранена. Я осторожно касаюсь шеи Йеспера, ищу пульс, но ничего не чувствую. На приборную панель капает кровь из раны на лбу. В машине слышно лишь прерывистое дыхание Вильмы на заднем сиденье. Я трясу Йеспера, он не реагирует. Делаю глубокий вдох. Смотрю в окно. Вокруг только снег. Я понимаю, что Йеспера придется оставить. Нельзя ехать с ним дальше. Но не могу же я вот так бросить его на дороге.
Я вглядываюсь в темноту. Вдали виднеется ящик с надписью «Песок».
Вильма спокойно спит в моей постели, словно забыв, что случилось сегодня вечером. Мои воспоминания об аварии и о том, как я с трудом запихивала тело Йеспера в ящик с песком, тоже успели поблекнуть. Потом мы поехали домой и припарковались рядом с больницей Дандеруд, укутанной покрывалом из свежевыпавшего снега. Снег быстро засыпал и потрескавшееся ветровое стекло, скрыв следы аварии. Единственное, что она спросила по дороге в метро, это куда я дела Йеспера. Я ответила, что ему тоже пришлось поехать к врачу.
Не знаю, поверила мне девочка или нет, но она ничего не сказала, только кивнула.
Ее бледное личико как у фарфоровой куклы: круглые щечки, длинные темные ресницы, губки бантиком. Я глажу ее по щеке. Кожа гладкая и теплая. Красавица, думаю я. Само совершенство. Настоящее чудо. Есть только одна проблема – она не моя дочь. Мой ребенок мертв. Он погиб, так и не родившись.
Я сплю рядом с ней в ту ночь. Пару раз я просыпаюсь от того, что она ворочается и пинает меня крепкими ножками. И снова у меня это ощущение, что я переживаю нечто волшебное. Дети действительно смысл жизни. Это хрупкое маленькое тело рядом со мной вмещает целый мир, и в этих бледно-голубых глазах светится истина. Может, мне оставить ее себе? – думаю я. Может, нам убежать вместе? Начать новую жизнь там, где никто нас не знает?
Может, она сможет стать моей?
Вильма просыпается раньше меня.
Когда я открываю глаза, она играется моими сережками, лежащими на тумбочке. Руки у нее белые, как мрамор.
– Ты голодна?
Она не отвечает.
– Подожди. Я что-нибудь приготовлю.
Я иду в кухню. В холодильнике пусто. Засохшая луковица и пачка заветревшегося масла. Смотрю в шкаф. Тоже ничего. Ни хлопьев, ни печенья, ничего, что понравилось бы ребенку.
В морозилке тоже пусто. А, нет, на верхней полке что-то лежит. Я достаю упаковку мороженого, беру ложку и несу девочке.
Вильма сидит на полу и ест мороженое. Мороженым перемазана ее одежда и мой ковер, но я ее не ругаю. Она само совершенство, думаю я, глядя на нее.
Если бы только она была моей.
Я иду в спальню. Волосы растрепаны, глаза черные от размазавшейся туши. Сосуды в глазах полопались. Шея и руки в пятнах крови.
Я встаю под душ, намыливаюсь мылом и подставляю спину и плечи под горячую струю воды, смываю все липкое и грязное.
В кухне гремит посуда. Видимо, Вильма изучает новый дом. Надо пойти проверить, что она делает. В эту минуту раздается радостный крик из кухни:
– Я нашла клад! Иди сюда.
Я вытираюсь и заворачиваюсь в полотенце. Выхожу в кухню. Вильма буквально прыгает от радости.
– Ты нашла клад? – спрашиваю я.
– Смотри!
Сначала я не понимаю, о чем она, но потом вижу пачки банкнот, грудой сваленные на полу. Опускаюсь на корточки и рассматриваю пачки, перетянутые красными резинками. И узнаю их. Это деньги, которые я унаследовала. Те самые, которые исчезли. Даже резинки те же самые.
– Где ты их нашла? – срывающимся голосом спрашиваю я.
– Там, – показывает девочка на узкую дверцу сбоку от плиты. Я храню там формы для выпечки. Я не открывала этот шкафчик пару месяцев. Но помню, когда пользовалась противнем в последний раз. Это было в день нашей помолвки с Йеспером, когда я делала канапе с сыром. Я нагибаюсь и заглядываю внутрь. Постепенно глаза привыкают к темноте. На дне шкафа лежат еще несколько пачек. Я достаю их, пересчитываю. Все деньги на месте.
