— Ч-чч-черт, — буркнул Костя, и сам не ожидавший такого эффекта.
Света бросилась к коту и подняла его на руки, осторожно прижимая к себе. Ошеломленный Грэй замер. Он не привык к подобному обращению, потому что его все баловали. Елена Васильевна взяла в руки пакеты, в которых лежали подношения Кости, и протянула ему:
— Вряд ли мы после случившегося сможем возвратиться к вопросу, с которым вы пришли сюда, — проговорила она таким тоном, что Костя не посмел ничего сказать в ответ.
Глаза его потемнели, но блеск не исчез. Не попрощавшись, Костя повернулся и вышел, хлопнув дверью. Та с медленным скрипом, как это бывает в фильме ужасов, отворилась вновь.
Грэй пришел в себя, вывернулся, спрыгнул на пол и пошел к выходу, обиженно подняв трубой дымчатый хвост, словно показывая, что в доме, где люди себя ведут подобным образом, ему делать нечего. Как ни странно, демонстративный уход кота рассмешил Елену Васильевну, а следом за ней и Светлану. Нервный смех разрядил напряженную атмосферу, сгустившуюся на кухне. Но тугой узел в душе Светланы так и не распустился.
«Ты знаешь, — собиралась уже было признаться Елена Васильевна, — мне впервые за последние, наверное, сорок лет стало почему-то страшно. Постарайся быть осторожнее», — хотела попросить она внучку. Но сдержалась, видя, что лицо Светы как-то странно осунулось и побледнело. Наверное, внучка тоже пережила нечто подобное, стоит ли пугать ее еще больше? И потом, Костя, наверное, чувствовал свою вину, заранее взвинтил себя, разволновался — недаром его и без того странные, желтоватого цвета глаза блестели как стеклянные. Его взгляд почему-то вызывал особенную тревогу. «Может быть, ему следовало бы показаться врачу, — думала Елена Васильевна. — Как-то он очень странно и неадекватно ведет себя. Может, у него контузия была? Или нужна помощь психолога? Как жаль, что его мать — крикливая и скандальная особа, с которой нельзя ничего обсудить».
Стоя на крыльце, Антон Антонович, вопреки обыкновению, медлил с уходом. На нем была тщательно выстиранная куртка, но выгладить ее он конечно же не удосужился. И на уголке воротника виднелся отпечаток прищепки.
— Что ж, — наконец сказал он, перестав мяться. — Теперь мы не скоро увидимся. Надеюсь... — он замолчал. — Надеюсь, что... — И растерянно пожал плечами.
Наверное, хотел сказать, что Светлана не забудет про родной город, про него, про их занятия. Во всяком случае, именно так поняла Светлана эту недоговоренную фразу. И ей стало так больно за этого талантливого человека, которого обстоятельства жизни загнали в тиски. Она вдруг, даже не зная, как это получилась, шагнула к нему, обняла и поцеловала в щеку:
— Спасибо за все. Я никогда этого не говорила, но если бы не наши занятия, то я бы, конечно, не смогла поступить. Или поступала бы еще раз десять... Даже москвичи, у которых были репетиторы, поступают не один год.
Антон Антонович смутился и покраснел так, что даже слезы выступили на глазах:
— Да разве во мне дело? Тут от Елены Васильевны столько...
— И все же, — Света тоже немного смутилась. — А когда я приеду на зимние каникулы, то привезу свои работы, и мы снова их обсудим втроем.
— Да, да! — обрадовался Антон Антонович. — Посмотрим. Меня тут, правда, собирались отправить в Москву на курсы повышения квалификации... странное дело, они, оказывается, еще существуют. Если мне удастся найти кого-нибудь посидеть с Ярославой...
— То мы увидимся даже раньше! — радостно поддержала Светлана. — Чудесно! Я думаю, что непременно кто-то согласится. Надо сказать бабушке, она найдет.
— Да у меня соседи хорошие. Они всегда помогают. Спрашивают, что надо...
Куст сирени, что рос у ограды, вдруг дрогнул, и одна из веток взметнулась вверх, словно вырвалась на свободу, хотя погода стояла на редкость безветренная и тихая. Но ни Света, ни Антон Антонович, занятые разговором, не заметили этого. Елена Васильевна, на секунду выглянувшая в окно, могла бы заметить, кто это отошел от их изгороди и свернул в проулок, но ее взгляд остановился на Антоше, и она сосредоточенно размышляла о его судьбе.
Сама Елена Васильевна не выносила, когда кто-нибудь жалел ее. Она считала, что, несмотря ни на что, прожила замечательную жизнь. Конечно, если бы не ссылка, она могла бы продолжить работу в театре, ездить на гастроли за границу, ее работы вошли бы в «Театральную энциклопедию». Но то, что она сделала для этого провинциального города, тоже очень важно. В столице много талантливых людей. А те, что оказывались здесь, прилагали все усилия, чтобы выбраться поскорее. Она осталась. И если общая атмосфера города изменилась, то в этом немалая ее заслуга. Но вот отчего-то при взгляде на Антошу сердце ее наполнялось состраданием. И у нее всякий раз возникало чувство, что этот одаренный человек заслуживает лучшей участи и лучшей доли. На его картины, если бы он жил в Москве, наверное, нашлись бы покупатели. И выставку удалось бы устроить. Любому специалисту было бы ясно, что это незаурядный мастер. С другой стороны, здесь все ему помогают, а там — как бы ему удалось устроиться с больной женой?
И в конце концов рано или поздно найдутся ценители, найдутся средства и появится альбом с репродукциями его работ... Кто знает, вдруг Лана при всей ее непрактичности сумеет помочь ему, как он помог ей. Время иной раз выкидывает такие странные фортели. Сколько раз ей казалось, что все: жизнь загнала ее в тупик и выхода нет. Особенно когда после ареста мужа в 1939 году уезжала в Верхнегорск с ребенком на руках. Перед ее глазами явилась картина кирпичного здания вокзала, смутно вырисовывавшегося в осенних сумерках. Резкие порывы ветра и фонарь, который мотался из стороны в сторону. Слабого света лампочки не хватало даже на то, чтобы наметить четкие очертания привокзальной площадки. И штакетник, выставив неровные ряды клыков, ждал, когда она подойдет ближе.
У нее было впечатление, что так и должен выглядеть ад. Она шагнет — и тьма поглотит ее навсегда. Тьма попыталась проглотить: никто не хотел брать на квартиру ссыльную да еще и с маленьким ребенком. На нее смотрели как на прокаженную. Разве она могла представить, что выручит ее только одно: умение шить. Благодаря этому нашлась и квартира, появились деньги на еду, а потом и работа.
Вспоминая о том, как кроила платья с плечиками в войну для жен местных начальников, Елена Васильевна принялась раскладывать на широком столе драп бежевого цвета:
— Ну что ж, приступим? — спросила она у Светланы, когда та, проводив Тон Тоныча, вернулась в дом.
В последнее время Елена Васильевна почти не садилась за машинку. Не то что раньше, когда в большой комнате перед очередным спектаклем устраивалась настоящая швейная мастерская. Но в это лето машинка снова заработала. Теперь, правда, на педаль нажимала Светлана: она выполняла трудную работу, а Елена Васильевна только кроила и давала указания. Счастье, что от прежних времен в чемодане осталось несколько отрезов.
— А где журнал? — спросила Света.
— Да вон, на стуле, — кивнула Елена Васильевна, расправляя сантиметр. — Сейчас посмотрим, сколько у тебя в талии прибавилось? — Она быстро обхватила внучку у пояса. — Ну надо же, похудела немного... Вверх, верх руки, — попросила она и соединила сантиметр на груди. А вот грудь у внучки явно увеличилась, хоть и ненамного. Прежде она каждый раз невольно огорчалась, глядя на Лану — былинка былинкой, — как «Девочка на шаре» Пикассо. Того и гляди ветром сдует. А сейчас время брало свое. Внучка уже не производила впечатления худышки. Тем не менее не мешало бы ей прибавить хотя бы пару килограммов. Елена Васильевна ничего не сказала на этот счет, как не донимала охами и прежде. Только сердце привычно сжалось при мысли: «Все ли я для нее сделала, что надо? Не обделила ли чем?»
