– Пойду поработаю, — бросил он на ходу.
Хоуп положила фотографии на место. Настроения реставрировать стол у нее уже не было. Потом она долго гуляла одна и думала о Финне. За свою жизнь в отношениях с женщинами он испытал немало, пережил смерть близких людей, к тому же двадцать с лишним лет носит на совести смерть своей молодой подруги. С таким грузом нелегко жить. А еще она подумала, какой странный вопрос он ей задал. Может быть, просто хотел убедиться, что больше ему ничего подобного не грозит — что бы ни случилось. Но с Хоуп опасаться было нечего. Если уж ее не сломила смерть дочери — не сломит и ничто другое, это она знала наверняка. Когда она потеряла дочь, ее обуял страх — Хоуп испугалась, что вдруг лишится и Пола. Так и случилось. А сейчас она искренне надеялась, что все самые страшные испытания у нее позади.
Это были грустные мысли и воспоминания, но сейчас надо было думать о новой жизни, и Хоуп мысленно переключилась на малыша, которого она уже носила под сердцем. Ребенок словно олицетворял собой жизнь и надежду, служил противоядием от всех трагедий, через которые каждый из них прошел. Сейчас, пожалуй, впервые за последнее время, она поняла, почему так хотел этого Финн — он цеплялся за жизнь, чтобы вытеснить горькие воспоминания, преследующие его уже столько лет. От этой мысли Хоуп растрогалась, теперь она любила его еще сильнее. Потом она стала думать об Одре и мысленно оплакивать загубленную юную жизнь. То, как честно Финн признавал свою вину в этой трагедии, ее очень тронуло. Он не пытался ничего утаить или отрицать, и это делало ему честь. И Хоуп устыдилась своего мимолетного подозрения, что ему льстило, что его можно любить так сильно, чтобы пойти на самоубийство. Конечно, это не так. Как ей только такое могло прийти в голову?! Но что то в его глазах, а потом этот странный вопрос все же заставили ее так думать. Хорошо, что она оставила при себе свое удивление. А скажи она ему хоть слово, он бы обиделся и был бы прав: как можно подозревать подобное?
Хоуп вернулась домой. Она была спокойна и полна сил и решила заняться делом — освободить два шкафа, набитых старым постельным бельем. Она стояла на стремянке, когда в комнату вошел Финн. Хоуп беспрерывно чихала от пыли. Финн немедленно принялся ее ругать.
– Куда тебя занесло? — проворчал он, а она в который раз вытерла нос и ответила, продолжая чихать.
– Навожу тут порядок. — Хоуп методично сбрасывала вниз пожелтевшие простыни, покрывала, наволочки, скатерти. — Это старье лежит тут уже лет сто, не меньше, оно все истлело.
– Ты с ума сошла! — сердился Финн. — А ну ка, слезай с лестницы! Если хочешь, я сам все сделаю. Вот упадешь — ребенка убьешь. — Хоуп в изумлении уставилась на него, но потом заулыбалась, тронутая его заботой.
– Финн, не бойся, я не грохнусь. Лестница очень устойчивая. Мы ее из конюшни принесли. — Это была единственная лестница, с которой можно было достать до верхних полок шкафов, ведь потолки в доме — а соответственно, и мебель — были высоченные. Но Финн не шутил и, пока она спускалась, крепко держал стремянку. — Послушай, я же не инвалид, и срок еще совсем небольшой. — Хоуп понизила голос, чтобы Уинфрид или Кэтрин не услышали ее, хотя оба были настолько глухи, что не представляли никакой опасности.
– Думай, что говоришь! Ты теперь отвечаешь за нас троих. Пора бы стать умнее, — проворчал Финн и сам полез наверх. Не прошло и минуты, как он тоже начал чихать. А в следующий миг оба уже заливались веселым смехом. Хоуп вздохнула с облегчением. — По-моему это все надо просто выкинуть, — сказал Финн, оглядывая гору белья на полу.
– Конечно, выкинем, только сначала давай вынем все из шкафов. Иначе все эти скатерти и полотенца так там и будут лежать. — Хоуп уже вела себя как настоящая хозяйка дома, и Финну это нравилось.
– Хозяйственная ты моя, — ласково сказал он, улыбаясь ей с верхней ступеньки стремянки. — Жду не дождусь, когда здесь начнет бегать наш малыш. Вот тогда это действительно будет наш дом. Пока ты не приехала, Хоуп, это было просто жилище.
Она вдохнула в этот дом жизнь, сделала его живым и уютным, и всего то — отмыв вековую грязь и приведя в порядок мебель. А сколько еще предстоит сделать! Дом обставлен весьма скромно, а покупать мебель, шторы — значит потратить уйму денег. Хоуп не хотела расточительствовать и старалась максимально использовать то, что есть, добавив всего несколько предметов мебели в качестве небольших подарков хозяину. А Финн был признателен ей за все, что она делает. Что до результатов, то они выглядели впечатляюще, хотя было очевидно, что на приведение дома в его первозданный вид уйдут годы и, возможно, больше средств, чем Финну когда либо доводилось держать в руках. Но, по крайней мере, он вернул себе фамильное гнездо, Хоуп понимала, как много это для него значит.
Финн любил этот дом почти с той же страстью, с какой он любил и Хоуп. Здесь были его корни, и теперь он наконец вернулся к ним и был счастлив и горд этим. И, как он не уставал повторять, у него было такое ощущение, словно он ждал этого всю свою жизнь. И он знал, что, будь жива его мать, она бы им гордилась. А Хоуп получала наслаждение от возможности разделить с ним его счастье. Ее старания привести дом в порядок и вернуть ему былой блеск были проявлением ее любви к Финну.
Следующие недели прошли в работе: Финн продолжал корпеть над книгой, а Хоуп фотографировала. Она потихоньку щелкала камерой в пабах, снимала в основном стариков, и никто из них не возражал, наоборот, многие чувствовали себя польщенными. Во второй половине дня, когда Финн заканчивал писать, они отправлялись на прогулки в горы. Финн делился своими новыми замыслами, говорил о том, как продвигается книга. Хоуп внимательно слушала, время от времени задавая вопросы или давая оценки. А Финн радовался за нее, продолжал восторгаться ее фотографиями. Сейчас ему особенно нравилась новая серия — ирландские старики в пабах. Это были выразительные лица людей, повидавших многое, но благодаря ее фотообъективу они превращались в значительные и одухотворенные образы. Хоуп и Финн с огромным уважением относились к профессиональным достижениям друг друга, проявляя к ним неподдельный интерес.
Они говорили и о ребенке, хотя Хоуп этих разговоров не одобряла. Не хотела опережать событий, хотя с самой этой мыслью уже вполне свыклась. Первые три месяца всегда сопряжены с некоторой неуверенностью, в ее возрасте — тем более. Если они пройдут без осложнений — тогда уже можно смело радоваться. Пока же она была преисполнена надежд и волнения, но старалась сохранять спокойствие. Что до Финна, то он целиком отдался счастливому ожиданию, и Хоуп давно простила ему инициативу с лондонским гинекологом и даже то, как он сумел ее подловить потом. Слишком сладостны были плоды того дня, чтобы помнить обиды, и теперь она любила его — отца своего будущего ребенка — еще сильнее. Она буквально таяла от счастья и любви.
Они с воодушевлением обсуждали и перспективу женитьбы. Хоуп хотела одного — провести оставшуюся жизнь рядом с Финном. Те же чувства испытывал и он. И эти вполне реальные планы давали Хоуп возможность чувствовать себя полноправной хозяйкой дома.
Однажды в своем неуемном желании привести дом в порядок она разбирала комод в большой столовой и наткнулась на какой то договор, небрежно брошенный на дно одного из ящиков. Бумага была относительно свежая. Хоуп уже собиралась положить ее на письменный стол Финна, как вдруг до нее дошел смысл документа. Это был договор аренды на шесть лет, подписанный Финном два года назад. Она еще раз прочитала текст. Оказывается, Финн не купил этот дом, а снял. Хоуп была потрясена. Он же говорил, что дом принадлежит ему!
