– Не знаю, – сказала она. – Может быть.
В половине одиннадцатого она в легком сарафане, открывающем ее руки и плечи, в босоножках на шпильке, с шелковым платочком на шее появилась в зале, где играла музыка.
Урманов сидел за барной стойкой, уныло тянул какой-то коктейль через трубочку. Увидев Марусю, бросил все, пошел ей навстречу.
– Я уже не надеялся… – вырвалось у него.
Маруся лениво, точно нехотя, положила руки ему на плечи и под медленную, тягучую, приторно-сладкую, точно концентрированный сироп, мелодию начала восьмидесятых закружилась с ним в танце. Она решила не говорить ничего лишнего, вообще говорить как можно меньше. Пусть Урманов сам придумывает ее, сам создает ее образ – по своему желанию. Она будет для него той самой женщиной, которую хочется завоевать, она покажется ему идеалом, если, конечно, у подобного типа есть хоть какие-то идеалы… Урманов не способен любить, но он все-таки мужчина!
Маруся ощущала его дыхание возле уха, и по этому неровному, неглубокому дыханию она понимала, как волнуется Урманов. Он обнимал ее за талию – невесомо, и в то же время плотно, словно ставил перед собой две цели: не испугать Марусю излишней настойчивостью и в то же время не выпустить ее из объятий, ни в коем случае не потерять…
Прелесть этих подмосковных вечеринок заключалась в том, что все присутствующие чувствовали себя на них свободно. Здесь были старики и дети, здесь были влюбленные и нелюбимые. Никакого столичного холода, никаких обязательств и жестких требований. Здесь не было фейсконтроля, одежда – та, которая есть… То есть, если у кого из отдыхающих были вечерние наряды, они, конечно, непременно облачались в них, но так называемый стиль casual здесь тоже никого не шокировал. Платон Адамович в обвисшем спортивном костюме кружил в танце престарелую редакторшу, напоминавшую новогоднюю елку из-за наслоений шифона, люрекса, тафты, стразов, пайеток; волосы ее были щедро политы лаком с блестками. Кривлялись в стороне девчонки, выделывая фантастические па, тесно слипались в полутьме разномастные пары – никто и головы в их сторону не поворачивал… Все были свободны, все знали – они имеют право на эти танцы. На этот зал, на эту музыку, на этот вечер. На любовь или хотя бы некое подобие ее.
– Жарко… – едва слышно выдохнула Маруся. Урманов немедленно отвел ее к барной стойке, заказал бутылку ледяного шампанского. Потом они чокнулись с Марусей бокалами.
– За что пьем? – улыбнулась она краешком губ.
– За знакомство!
«Боже, какой он пошлый… Отвратительный и банальный. Грубый и примитивный. Насквозь его вижу!» – с холодной, несколько отстраненной ненавистью подумала Маруся.
Но насколько она была холодна, настолько был взволнован Урманов. Как он глядел на Марусю, как у него слегка дрожали руки, как торопился угадать и выполнить каждое ее желание – разумеется, с самым корыстным расчетом…
– Давайте на «ты». Ты, Маруся, давно тут работаешь? – придвинувшись, спросил Урманов. «И голос у него мерзкий – такой низкий, хриплый… Настоящий бандитский голос!»
– Не очень.
– Тебе нравится здесь?
– Немного надоело, – честно ответила она. – Но сезон заканчивается, я скоро уеду.
Чего скрывать – в самом деле, скоро все закончится! Для него, по крайней мере…
– Куда?
– В Москву, куда же еще…
– Господи, какая музыка! – неожиданно спохватился Урманов. – Идем!
Старое диско – двадцатилетней давности… «Боже, какая пошлость!» – снова едва не сморщилась Маруся, но тем не менее протанцевала еще полчаса.
В двенадцать дискотека закончилась, и, шаркая и вздыхая, разошлись последние посетители. Бар тоже закрылся.
Маруся и ее кавалер вышли в темный ночной парк (территория пансионата была довольно велика).
– Не уходи… – тихо сказал Урманов и взял ее за руку. Выпитое шампанское нисколько не подействовало на Марусю – она прекрасно соображала и контролировала каждый свой шаг. Ее сознание бодрствовало, мышцы тела находились в полной готовности. – Мы можем хорошо провести время вместе, разве не так?
Она сняла с шеи платок – из нежного и в то же время очень прочного шелка. Урманов был расслаблен и слишком взволнован (самец, что с него взять!).
– Действительно будет гроза, – сказал он, так и не дождавшись ее ответа. – Ты чувствуешь, как парит?
– Да, наверное.
– Вот уж не думал, что так быстро потеряю голову… – засмеялся он тихо и повернул Марусю к себе. – Да кто же ты такая? Что ты со мной делаешь?..
Он потянулся к ней с поцелуем, и Маруся решила не отталкивать его. Так надо.
Урманов обнимал ее. Его губы были горячими, язык – сладким, дыхание слегка отдавало выпитым шампанским. Маруся целовалась с убийцей. Но, как ни странно, особого отвращения она не чувствовала – лишь холодный расчет. Так надо.
– Такая красивая… такая хорошенькая! – шептал он, целуя ее уже куда попало. – Волосы, глаза, ресницы… Просто сказка! Ты мне ужасно нравишься…
На соседней аллее послышался смех, чьи-то веселые голоса.
Маруся оттолкнула Урманова, пошла вперед. Тот – за ней. Он был в полной ее власти. Пока желание владело им, Маруся владела ситуацией.
Она сжимала и вертела в руках платок. «Я наброшу ему платок сзади на шею и затяну. Я сильная, я смогу. И потом – фактор неожиданности…»
– Ты никогда и ни о чем не жалел?
– Я? – Урманов поймал ее и снова поцеловал. – Да, бывало… А ты? Ты боишься, что завтра начнешь жалеть об этом вечере?
– Возможно… – усмехнулась Маруся. – А может, и нет. Пока еще не о чем жалеть!
Фонари тускло горели в листве. Ни ветерка. Тьма – густая, липкая, тревожная – обступала со всех сторон. И этот истерический смех неподалеку, и голоса… Отдыхающие решительно не желали отдыхать, их не смущали ни поздний час, ни приближающаяся гроза – ничего. А Марусе свидетели были ни к чему. Они могли помешать.
– Я хочу, чтобы ты ни о чем не жалела, – Урманов взял ее лицо в ладони, поднял его к свету. – Ма-ри-я…
– Нет. Я не люблю, когда… Не называй меня так. Я – Маруся, – упрямо сказала она.
– Маруся. Моя Марусечка…
Он назвал ее так же, как когда-то называл Арсений – «моя Марусечка». Холод скользнул у нее вдоль лопаток. Она так страстно пожелала Леониду Урманову смерти, что даже задрожала.
– Холодно? Пойдем ко мне, – предложил он.
Первые капли дождя ударили по листве, глухо зарокотал гром.
– Пойдем-пойдем, а то промокнем… Я тебя никуда теперь не отпущу! – Урманов настаивал.
– К тебе? Ну хорошо, пойдем к тебе. Только так, чтобы никто не увидел.
– А, понимаю – иначе у тебя будут неприятности! Ты же здесь работаешь… – понимающе кивнул он.
