– Думаю, всего одна.
– Значит, речь о ней, – сказал Шон.
– Теперь понятно, – усмехнулся Калеб. – Что тебя интересует?
– Она тебе что-нибудь сказала?
– Только то, что терпеть не может чуваков с подведенными глазами.
– Ладно, проехали, – буркнул Шон, и его как ветром сдуло.
Калеб усмехнулся: ведь Шон не умеет уходить сразу. И не ошибся.
– Все знают: крутым девчонкам нравятся парни с подведенными глазами!
Шон наконец ушел. Визажистка оглядела Калеба и осталась довольна своей работой.
– А он, кстати, прав, – сказала она. – Сценические девицы обожают парней с подведенными глазами.
Калеб лишь покачал головой.
* * *
Он вышел на сцену. В голове было ясно и спокойно. Калеб любил это состояние. И не имело значения, играл ли он перед прохожими на улице, в баре, полном пьяных любителей музыки, или на здешнем шоу с аудиторией фальшивых поклонников. Остин или Голливуд – какая разница? Едва он брал первый аккорд, результат всегда был одинаков. Калеб играл не для кого-то одного, не для группы. Он играл для всех.
Иногда Калеб представлял огромное волшебное облако, проплывающее над головой, а внутри облака – все когда-либо рассказанные истории и спетые песни. Если ему повезет, он дотянется до облака, ухватит оттуда что-нибудь, а потом превратит в песню. Главное – не потерять волшебства. Когда Калеб брал последний аккорд, он отправлял свою песню догонять это облако, чтобы она навсегда сохранилась там. Этот нехитрый прием помогал ему лучше всякой психотерапии и медитаций.
– Слушайте все! – крикнул продюсер, встав у края сцены. – У нас сейчас не прямой эфир. Но впереди – целый день. Мы будем снимать ваши выступления на камеру так, как если бы они шли в прямой эфир. Сидящих в зале прошу внимательно следить за сигналом и аплодировать, только когда он зажжен. Никаких хаотических рукоплесканий. Теперь что касается исполнителя… Ты, кажется, Калеб? Так вот, Калеб, когда тебе подали сигнал, не выскакивай на сцену как ошпаренный. И не начинай играть, едва только занавес пополз вверх. Это понятно? Сделай паузу. У нас это называется «войти в настроение». То же относится и к концу выступления. На аплодисменты реагируй естественно. Все понимают: тебе они приятны. Только не улыбайся во весь рот и не выставляй на показ свою радость, что отмучился. Этим ты смажешь все впечатление о себе. Достойно вышел на сцену и достойно уходишь. Это понятно?
Калеб кивнул, показывая, что понял, хотя на самом деле ему хотелось развернуться и уйти. Он бы и ушел, если бы не боязнь огорчить Джейн.
Продюсер отдал команду. Опустили занавес, заслонив от Калеба и зрителей, и судью. Он стоял с гитарой в руках, слушая отрывистые распоряжения продюсера.
Еще до приезда сюда Калеб знал: все импровизации на реалити-шоу заранее прописаны в сценарии. Здесь же он убедился, что они не только имеют сценарий, а еще и являются полнейшим дерьмом. Мысль о скором возвращении домой была такой притягательной. Вместе с ним в группе Калеба было восемь исполнителей. К концу недели их останется четыре. Надежд на успех Калеб не возлагал. Он чувствовал: эта капризная тетка невзлюбила его еще в Остине. Вряд ли ей захочется признавать свою неправоту.
– Начали! – послышался голос режиссера.
Потом раздались аплодисменты. Занавес пополз вверх. Калеб слушал аплодисменты, смотрел на огни. Не об этом ли мечтает каждый музыкант? А он сам разве не мечтал о сцене? Мечтал, но не о такой. Не нужны ему фальшивые поклонники, аплодирующие не по зову сердец, а по светодиодному знаку.
Усилием воли прогнав эти мысли, Калеб оглядел зрителей. Так он делал в барах, чтобы почувствовать приток вдохновения. Он еще не решил, какую из своих песен будет петь. Все определили последние секунды. В переднем ряду сидела женщина, внешне похожая на его тетку. И он заиграл знакомую мелодию в минорном ключе.
– Эту песню я посвящаю всем, кто потерял близких людей, – произнес он привычные слова. – Особенно если эти близкие были солдатами.
Потом он запел.
Они явились при полном параде,
Но сжалось сердце твое.
Что толку в этой посмертной награде?
На чью грудь ты прикрепишь ее?
Кто я им? Очередной погибший герой.
Еще один гроб, обернутый флагом,
И с глаз поскорее долой.
Ты смотришь в прошлое,
Там была любовь, и она согревала нас.
Тебя согрел бы и солнца свет,
Но он ненавистен тебе сейчас,
Как ненавистен смех, потому что свет солнца —
Это любовь, излившаяся на всех.
Свет льется сквозь щели твоих портьер,
Он мешает тебе вспоминать
Строчки писем, адресованных мне,
Что не собралась ты написать.
Ты кричишь: «Я хочу проливного дождя,
Мороза хочу и снегов,
Чтоб унеслась печаль моя
Или заснула на веки веков».
Кому приходилось любовь терять,
Зная, что другой такой нет,
Начинают смех презирать
И ненавидеть солнца свет.
Нет солнца сегодня. Дождь хлещет из облаков.
Ты здесь стоишь одна.
Отзвучал набор участливых слов.
Все ушли. И вокруг – тишина.
Ты вспоминаешь мгновенья любви,
Ты думала, так будет всегда.
Но померкнут воспоминанья твои,
Безжалостно их сотрут года.
Тебе ненавистен солнца свет,
Но сегодня дождь проливной
Смывает листья, обрывки газет,
Тебя отгораживая стеной
От ненаписанных писем, от сладких грез,
От всего, что было у нас с тобой.
Ты кричишь: «Я устала от боли и слез,
Устала от этих туч.
Я хочу, чтобы ветер их унес,
Мне нужен надежды луч».
Кому приходилось любовь терять,
Зная, что другой такой нет,
Начинают с годами по солнцу скучать
И выходят из тьмы на свет.
Тетушка, ты все ж навестила меня.
Я знаю: ты здесь была.
Склонилась, ухо к могиле прижав,
И слушала что-то, затем ушла.
Ты хотела мне рассказать о любви,
Что в сердце твоем продолжает жить.
Не надо, я мысли умею читать твои.
Даже те, что ты стараешься скрыть.
Тебе был ненавистен солнца свет,
Как был ненавистен смех.
Ты знаешь: солнце – это любовь,
Изливающаяся на всех.
Не надо память свою терзать.
Рассеялись в прах мечты.
Мне писем твоих уже не читать,
Напрасно их пишешь ты.
И теперь ты кричишь: «Мне нужен покой.
Я хочу без слез вспоминать,
Жить дальше в мире с собой,
Радоваться и мечтать».
Теряют любимых.
Любовь нельзя потерять.
Она продолжает жить.
Просто годы нужны, чтобы это понять
И сердце свое исцелить.
Они явились при полном параде, Но сжалось сердце твое. Что толку в этой посмертной награде? На чью грудь ты прикрепишь ее? Кто я им? Очередной погибший герой. Еще один гроб, обернутый флагом, И с глаз поскорее долой. Ты смотришь в прошлое, Там была любовь, и она согревала нас. Тебя согрел бы и солнца свет, Но он ненавистен тебе сейчас, Как ненавистен смех, потому что свет солнца – Это любовь, излившаяся на всех. Свет льется сквозь щели твоих портьер, Он мешает тебе вспоминать Строчки писем, адресованных мне, Что не собралась ты написать. Ты кричишь: «Я хочу проливного дождя, Мороза хочу и снегов, Чтоб унеслась печаль моя Или заснула на веки веков». Кому приходилось любовь терять, Зная, что другой такой нет, Начинают смех презирать И ненавидеть солнца свет.
