– В основном ненавидят. Думаешь, почему я это делаю?
Калеб улыбнулся и выключил лампу. Прошло несколько минут. Он знал: Шон исчерпал еще не все свои вопросы.
– Можно тебя спросить? – послышалось из темноты.
– Можно, если только твой вопрос не о Джордин.
– Нет, не о ней. О твоей музыке. Как ты пишешь эти песни?
– Что значит – как?
– Понимаешь, все, что пишу я, – это обычная дребедень в стиле поп-рок. Они мне даже кажутся… какими-то однотипными. Ухватишь где-то эмоцию, вообразишь, что она твоя собственная, и накручиваешь вокруг нее. Но у меня нет ощущения, что я рассказываю историю. А ты рассказываешь истории. Помнишь, как всех захватила твоя песня? Это действительно была история. Ты ведь немногим старше меня, но я не понимаю, как тебе удается находить сюжеты для своих песен. То есть я хотел сказать, истории.
Калеб ненадолго замолчал.
– Думаю, люди сами рассказывают мне истории.
– Это как? Что-то вроде собеседования? Или интервью?
– Нет. Таких историй тебе ни на каком собеседовании не расскажут. Я просто наблюдаю за людьми. Иногда им хочется поговорить. А иногда и говорить не надо. Смотришь на человека, во что он одет, как ходит. Подмечаешь жесты. Ловишь отдельные слова.
– Ты что, специально ходишь по улицам и наблюдаешь за людьми?
– Я просто стараюсь не мешать им быть самими собой. Это одна из причин, почему я люблю играть на улицах. Люди думают, что ты бездомный. Какое-то время я и был бездомным. Или они относятся к тебе как к фонарному столбу. Словно тебя здесь и нет. А знаешь, что еще я любил делать?
– Откуда мне знать?
– Я часто ходил на похороны.
– На похороны? – переспросил удивленный Шон.
– Да, – сказал Калеб. – На похороны.
– На чьи похороны?
– Незнакомых людей.
– Но это же жуть, – вырвалось у Шона.
– В похоронах нет ничего жуткого. Это, дружище, часть жизни. И потом, часто я был единственным, кто их хоронил.
– Почему?
– Потому что это были бездомные бродяги, кочующие из города в город. Ни их жизнь, ни их смерть никого не интересовали.
– Значит, ты ходил на похороны бездомных?
– Да. Началось все с одного странного типа, с которым я подружился. Он собирал жестянки по всему Чайна-тауну. Немолодой уже. Его все звали Джонни Попрыгунчик. Дома у него не было, а гордость была. Подаяние принимал не от каждого. Я увидел, что он почти босой, купил ему в благотворительном магазине ботинки. Так он кочевряжился, не желал брать. Мне пришлось дожидаться, пока он однажды не глотнул на халяву и не вырубился. Только тогда я стянул с его ног прежнюю рвань и надел купленные ботинки. А когда он умер, мне захотелось проводить его в последний путь. Оказывается, если человек умирает и никто не приходит за телом, покойника еще полгода держат в рефрижераторе морга. Потом штат выделяет деньги на скромные похороны.
– Ты серьезно?
– Да. В газетах печатают объявления. Указывают дату смерти и имя. Бывает, имя вымышленное, поскольку никто не знал настоящего. Но обычно никто не читает этих объявлений. После Джонни я начал регулярно их читать. Когда умирал кто-то из бездомных, я приходил в похоронную контору и оформлял похороны.
– Ты что, молился над их могилами или речи произносил?
– Я делал это не по религиозным соображениям. Я просто думал: когда человек умирает, нельзя, чтобы никто его не проводил. Я бы не хотел так покинуть этот мир.
– Подожди, а при чем тут сочинение песен?
– Ты до сих пор не понял? Когда кого-то хоронили, я вспоминал то, что знал о нем или что он мне рассказывал. А если ничего не знал, пытался воссоздать историю их жизни. Представлял, что когда-то у них была другая жизнь. Они кого-то любили, и их кто-то любил. Потом они все это потеряли и очутились на улице, совсем одни. Некоторые истории превращались в песню.
– Выходит, ты писал песни для умерших бродяг, которых даже толком не знал?
– Не совсем так. Это они писали песни для меня.
Похоже, разговор был слишком сложным для Шона. Калеб перевернулся на другой бок и закрыл глаза. Он уже засыпал, когда Шон заговорил снова:
– А можно тебе еще один вопрос задать?
– О чем?
– О ком. О твоей невесте Джейн. Вы же с ней помолвлены?
Услышав дорогое имя, Калеб улыбнулся:
– Да, помолвлены. Я надеюсь поднакопить денег и устроить ей настоящую свадьбу. А если выиграю конкурс и получу контракт, тогда наша свадьба состоится без промедления.
– Как ты узнал?
– Что узнал?
– То, что она твоя женщина.
– Я понял это, едва ее увидел.
– Но как? Как это происходит?
– А у тебя разве никогда не бывало, что ты впервые видел человека и вдруг понимал: ты все-все про него знаешь? Не потому, что он напомнил тебе кого-то из друзей или имел внешнее сходство с одним из них. Нет, ты видел перед собой совершенно незнакомого человека, но откуда-то знал о нем все.
– Любовь с первого взгляда? Так бы и говорил.
– И это тоже. Но эти чувства гораздо шире. Вот ты видишь Джордин, и у тебя на нее встает. Секс – это важно. Но тебя охватывает не только сексуальное желание. Ощущение такое, словно ты впервые встретил… старого друга. Словно ты был создан, чтобы понять ее, а она – чтобы понять тебя. И когда вы наконец встречаетесь, достаточно одного взгляда, и ты уже знаешь: это судьба.
– Думаешь, такое бывает у всех?
Калеб раздумывал над вопросом Шона минуту или две.
– Да, – наконец сказал он, – у всех. Только нужно не пропустить свой момент.
– Это как?
– Мне сложно тебе объяснить. Это на уровне ощущений. Я встретил Джейн на улице. Я стоял на тротуаре и играл, а она шла мимо. Если бы в тот момент я искал себе девчонку на одну ночь, или суетился из-за денег, или делал что-то иное, а не то, что я люблю делать, мы бы разминулись и я бы никогда ее не встретил.
В их номере снова стало тихо. Калеб знал, что Шон сейчас пытается переварить услышанное. Он даже подумал: стоило ли забивать парню мозги? Ведь Калеб тогда вполне мог заниматься любимым делом и на другой улице. Или Джейн избрала бы другой путь.
– Мне понравились твои слова о любви и про все остальное, – ответил Шон. – Но разве мы здесь делаем не то же самое?
– Поясни.
– Разве мы не суетимся ради победы? Разве не гонимся за славой? Может, мне вообще не стоило сюда ехать. Сидел бы сейчас дома и делал бы то, что люблю. Рисовал бы. Сочинял музыку. Может, пока я торчу здесь, я провороню встречу со своей родственной душой.
