Но они никогда не оставались тем, чем были прежде. Они лишались того лазерного луча честолюбия, без которого немыслим актерский успех.
Сейчас, с расстояния стольких лет, Стелла могла в этом признаться. То был самый тяжкий день во всей ее жизни. Когда он родился, она шокировала монашек, объявив, что не желает его видеть. Ей не поверили, они были убеждены, что она смягчится. Но они плохо знали Стеллу и не понимали – она искренне считает, что это происходит не с нею. Отказ видеть ребенка был составной частью этого ее убеждения.
Но в конечном счете монашки одержали верх. Они настояли на том, что раз она решила отдать его в другую семью, то ей придется самой принести его туда, где совершается передача. Она так и не узнала, действительно ли это было так необходимо. У нее возникло подозрение, что все это – коварная уловка, призванная заставить ее страдать и осознать свой грех. Или же это могла быть грубая попытка, продиктованная самыми добрыми побуждениями, попытка заставить ее изменить свое решение. Монашки верят в такие сказки, что, стоит тебе только взглянуть на свое дитя, и ты никогда не сможешь с ним расстаться.
Внезапно Стелла уткнулась головой в колени, силясь подавить резкую боль, сверлящую ее сознание. Он был такой беззащитный, туго спеленат, ручки прижаты к бокам. Все, что она видела, был маленький треугольник детского личика. Он напомнил ей загадочную маленькую мумию.
Когда она испугалась, что он не может шевельнуться, монашки заверили, что новорожденным так лучше. Это дает им ощущение безопасности. Но он совсем не выглядел безмятежным. Тревога в его темных глазах с длинными ресницами пронзила ей сердце и пошатнула старательно возведенные рубежи обороны.
Она попросила разрешения взять его на руки, и на несколько мгновений время для нее остановилось.
Потом она бережно опустила сверток на стол, и его развернули. Получившие свободу ножки радостно задвигались. А может, это была не радость, а все та же тревога – она так и не поняла. Против своей воли она пристально смотрела на его крохотные ладошки с миниатюрными, кукольными ноготками, на маленькие розовые ножки. Он был безупречен, если не считать небольшого темного пятнышка на внутренней стороне запястья, едва заметного родимого пятна. Она наклонилась и поцеловала его в это пятнышко, изо всех сил стараясь не расплакаться.
Она спрятала свое горе в складки его жалкого казенного одеяльца и обратилась в другую Стеллу – ту, которой предстояло оставить свой след в истории и которая отдавала себе в этом полный отчет. Она села, собралась и сделала вид, что приняла твердое решение отказаться от ребенка.
– Пора, – сказала тогда монахиня, другая, чем вначале, ирландка: она казалась добрее и понимала, что жизнь – не простая игра черно-белыми фигурами, как бы этого ни хотелось людям. – Лучше с этим побыстрей закончить. Он попадет к хорошим людям.
Под столом Стелла заметила крошечный носочек. Она нагнулась и подняла его.
– Сестра…
– Оставь себе, – ответила та голосом, вобравшим в себя все мировое горе. – В новом доме у него их будет много.
Сейчас Стелла встала с постели и прошла по пухлому кремовому ковру к комоду. В третьем ящике, под стопкой белья, она хранила ларец с драгоценностями. У нее никогда не было по-настоящему ценных украшений, дорогим побрякушкам она предпочитала стильные и необычные вещи. Ларец, подарок Ричарда, был из недорогого дерева с яркой росписью. В нем были малюсенькие ящички для колец и браслетов и отделения побольше – для колье и бус. Четвертый ящичек она держала пустым, в нем были только пара писем и конверт. Она и сама не знала, от кого прячет эти вещи – от воров или от себя самой.
Она осторожно открыла конверт и вытряхнула содержимое. На густой ворс ковра выпал белый носочек.
Стелла опустилась на колени и тихо зарыдала.
Как же ей реагировать на этот звонок?
На другое утро Беатрис Мэннерз, как обычно, встала рано. Она не подходила под стандартное описание томных старых актрис, поднимающихся к полудню и пролеживающих полдня в постели. Ее будильник всегда срабатывал в шесть часов, будь то зимой или летом. Она находила удовольствие в том, чтобы каждое утро выполнять заведенный ритуал. Сначала – чашка чаю. Она не признавала никаких пакетиков и шла на кухню заварить настоящий. Пока закипал чайник, она распахивала заднюю дверь и определяла, какая будет погода.
Задней стороной дом был обращен на восток, и Беатрис не хуже любого синоптика научилась предсказывать погоду на день. Отчасти она поднималась в такую рань потому, что до семи, как правило, всегда было ясно. Если день предстоял серый и пасмурный, то облака сгущались обычно не раньше девяти или десяти.
Беатрис услышала умиротворяющий крик канадской казарки. Ласточка низко пролетела над ручейком, окаймленном ее любовно возделанным розарием. Би никогда не хватало терпения, чтобы быть Стелле хорошей матерью, о чем она горько сожалела, но на старости лет она обнаружила в себе достаточно терпения, чтобы стать хорошим садоводом. Ласточка была плохой приметой. Они летают так низко из-за того, что мошки, которыми они питаются, собираются у самой земли, а это происходит при приближении дождя. Мошки, конечно, мерзкие кусающиеся существа, совершенно никчемные во многих отношениях, но у них есть одна полезная функция – заменять собой барометр.
Следующим этапом ритуала после чашки чая была прогулка на ферму Блэков за ежедневной квартой молока, которую Би брала в маленький бидончик. Теперь стали много говорить о том, что непастеризованное молоко пить опасно, но Би ничего этого не слушала. Она ненавидела все эти скрупулезные до мелочности правила, которыми опутывали фермеров, пытаясь загнать все и вся в строгие рамки. Жена фермера Эйлин делала вкуснейший козий сыр, пока от нее не стали требовать сертифицированного по всем правилам оборудования и она не забросила это занятие. Кому стало лучше?
Последовав совету ласточки, на свою пятнадцатиминутную прогулку на ферму и обратно Би захватила легкую куртку. В хорошую погоду, или когда шли грибы, или если ей хотелось набрать немного черники, пока ее всю не обобрали, она могла растянуть этот поход на более длительное время, но сегодня решила этого не делать.
И точно, на обратном пути солнце уже скрылось за черной тучей, и с неба на деревню словно опрокинули гигантское ведро воды. В этих местах в каждом поселке была своя погода. Би всегда поражалась, как в одно и то же время в этой деревне может быть ясно, а в соседней – идти дождь.
Она пониже натянула шляпу и подняла воротник. В таком виде она могла в полном комфорте гулять часами, не чувствуя себя королем Лиром, покинутым всеми на семи ветрах.
Она прошла мимо паба и чуть не споткнулась о выхлопную трубу древнего «Вольво» Энтони Льюиса, припаркованного так далеко на тротуаре, что пешеходу негде было протиснуться. Энтони аккуратно положил только что извлеченные из багажника напольные часы обратно в машину и следил за Би с понимающей улыбкой, отчего стал еще больше похож на исполнителя эпизодической роли фашиста в фильме про войну. Какого черта он улыбается ей этой безумной улыбочкой, так, словно только они вдвоем знают какой-то невероятно смешной анекдот, который никогда не будет рассказан простым смертным?
