Впрочем, это было уже неважно. Вокруг слышались смешки, презрительный шепоток, и император понял: принц уничтожен, теперь он вызывал лишь смех и презрение. «Пожалуй, я не только избавил красавицу от противного кавалера, но и облегчил жизнь моему кузену», – подумал чрезвычайно довольный собой Александр Николаевич. Однако следовало доиграть свою партию.
– Прошу извинить меня, дорогая мадемуазель, – обратился он к незабудке, – что я помешал вашему танцу, но… – И осекся, изумленный выражением ее глаз.
Вообще-то им следовало бы сиять благодарностью, однако в них сквозил явный ужас. Она прижала руки к груди, и Александр Николаевич сообразил, что она пытается удержать свою падающую цветочную гирлянду. Значит, он не ошибся, ему не померещилось, что этот мерзкий Адольф-Людвиг намеревался разрезать шнуровку ее платья, но не успел: разрезал только гирлянды.
Ах, бедняжка… сейчас цветы упадут… какой конфуз! Никто ведь не знает, что виноват Адольф-Людвиг, начнут смеяться над девушкой, которая плохо приготовилась к балу…
Что же делать?! Как ее спасти?
Александр Николаевич напряженно смотрел в перепуганные темные глаза и вдруг растерянно моргнул: ужас исчез из глаз девушки – теперь они сияли приветливой улыбкой.
– Ваше величество! – воскликнула она. – Мои цветы сами собой складываются в букет, чтобы я преподнесла его вам и выразила свое восхищение повелителю великой российской державы от имени маленькой дружественной Дании! – И она протянула императору охапку голубых шелковых незабудок, только что украшавших ее платье.
Изумленный вздох пронесся над залом. Краем глаза Александр Николаевич заметил одного из распорядителей бала, который со всех ног спешил по всей форме представить почетному гостю – а именно таким гостем являлся русский император – незнакомую молодую особу, но замер, удивленный ее почти неприличной смелостью.
Император смотрел на девушку с каким-то незнакомым, щемящим чувством. От нее словно бы свет исходил. Свет, и тепло, и даже жар. Чудилось, от этого жара дрожит обволакивающий ее воздух!
Она была особенная, ни на кого не похожая. Ни на одну женщину! Казалось, все вокруг должно ей подчиняться. В том числе и он сам! Даже у его жены никогда не было такой власти над ним…
Впрочем, это мимолетное и немного пугающее ощущение исчезло, осталось лишь желание снова и снова видеть эту девушку, говорить с ней.
– Простите мою дочь, ваше величество, – послышался голос.
Александр Николаевич обернулся и увидел перед собой высокого темноглазого человека с красивым, хотя и немолодым лицом. Это был король Дании Кристиан IX, император его, конечно, знал.
– Ваша дочь, брат мой?! – обескураженно проговорил он.
Как дочь? Всем известно, что его дочь Александра просватана за британского престолонаследника и вот-вот состоится свадьба!
– Моя средняя дочь Мария-София-Фредерика-Дагмара, – пояснил датский король. – Она пользуется моей особой любовью, а потому считает, что ей все дозволено, ей все всегда прощается, а сейчас я умоляю вас о снисхождении, ваше императорское величество.
Александр Николаевич снова повернулся к девушке и взял из ее дрожащих рук шелковые незабудки.
– Благодарю вас, дитя мое, – ласково промолвил он. – Будь вы моей дочерью, я бы вам тоже все прощал.
Он улыбнулся девушке и оглянулся, отыскивая Марию Александровну. Ему не терпелось сообщить ей радостную весть: он только что нашел жену для Никсы.
– Ваши высочества, мы рискуем опоздать, – сказал князь Мещерский со своей обычной полуулыбкой, которую находили интригующей, отталкивающей, а Никса и Саша – очень веселой и привлекательной, так же как и манеру Мещерского говорить – насмешливо балансируя на тончайшей грани между любезностью и фамильярностью. Но в его манерах не было лицемерия и заискивания, над которыми Никса втайне посмеивался, а Саша – на дух не выносил. – Вам-то что… Вам все дозволено! А на мою несчастную голову обрушатся громы и молнии. Вдруг ее величество пожелает спросить ваших высочеств о вашем драгоценном самочувствии, а спросить будет некого!
Владимир Петрович Мещерский, которого часто называли просто Вовó, был немногим старше Никсы. Молодой князь, получивший камер-юнкерское звание, оказался в числе людей, принятых наследником и его братом. Он окончил курс в училище правоведения, после был полицейским стряпчим и уездным судьей в Санкт-Петербурге, а ныне состоял чиновником особых поручений при министре внутренних дел, и эти особые поручения иногда состояли в том, чтобы развлекать беседами великих князей. Он был чрезвычайно привлекателен, представителен и необычайно хороший рассказчик – особенно ему удавались презабавные истории из его сыскного прошлого. Считалось, что из него может выйти блестящий журналист.
– Матушка пожелает узнать о нашем самочувствии? – усмехнулся Никса. – Разве вы не знаете, Вово, как матушка слушает такие рассказы? Если ей говоришь, что ты совершенно здоров, она радостно улыбается и восклицает: «Как славно, что у тебя все так хорошо, дитя мое!» Если ей говоришь, что у тебя жар, ломит спину, ноги отнимаются и жизнь не мила, она… она радостно улыбается и восклицает: «Как славно, что у тебя все так хорошо, дитя мое!»
Саша расхохотался:
– Лучше никогда не жаловаться, это правда!
Мещерский мельком взглянул на здоровяка Сашу, потом на изящного, хотя и ссутулившегося Никсу и опустил голову. Он восхищался этим красивым, грустным юношей… особенно восхищался потому, что вообще предпочитал юношей девушкам, но это не мешало ему отчетливо понимать свое место и никогда не протягивать руки к тому, что было для него невозможно, недосягаемо, да и ни к чему. Вово преклонялся перед Никсой, наблюдал за ним пристально и диву давался, почему окружающие не бьют тревогу по поводу состояния здоровья наследника престола, который чахнет на глазах и только невероятными, стоическими усилиями притворяется этаким живчиком, которому все нипочем. Желание оберечь близких, а прежде всего мать, от волнения по поводу своей персоны стало у него просто манией. Но хороша же мать, которая не видит, а вернее, не хочет видеть, что с ее сыном неладно!
Впрочем, большинство матерей не способны видеть истинное лицо своих сыновей. Его матушка была точно такая же… Воистину святая женщина, она просто не могла поверить, что ее любимый сын Вово стал вместилищем всех мыслимых и немыслимых пороков!
Однако отстраненность императрицы имеет иную природу. Мария Александровна больше всего на свете боится потерять лицо.
Вово вспомнил недавний эпизод…
Она сидела за чайным столом. Подошел буфетчик с подносом, на котором стоял спиртовой золотой чайник. Императрица приподнялась, не замечая слуги, и ударилась о поднос так сильно, что золотой чайник повалился и облил ей шею кипятком. Страшная настала минута: все вскрикнули, Александр Николаевич, побледнев, двинулся к перепуганному буфетчику, но императрица заслонила беднягу и умоляюще взглянула на государя.
