– Сейчас Павел в Париже, в Россию наезжает редко. Он мечтает жениться, кого-то присмотрел себе среди французских аристократок, хотя его матушка настаивает, чтобы искал жену в России. А она имеет на него огромное влияние. Так что, очень может быть, вскоре мы увидим его в Петербурге. Что такое, Мари?!
Мещерский вдруг повернулся, с изумлением глядя на девушку, которая выскочила из китайской беседки, венчавшей Крестовый мост. Это была изящная брюнетка с яркими синими глазами и точеным личиком, в котором никто не нашел бы классической красоты, но это не мешало ему быть пикантным и очаровательным. Это была Мари Мещерская, кузина Вово и фрейлина императрицы. Обычно ее называли Марией Элимовной, один Мещерский на правах родственника звал просто Мари.
– Ваши высочества… простите… – Она сделала торопливый реверанс, обводя мужчин перепуганным взглядом. – Ее величество… чай… я опаздываю… я перепутала павильоны… ради бога…
Она говорила по-русски, как старались делать многие в присутствии великого князя Александра, но сильно грассировала, будто никак не могла справиться с русским «р». Ее голос сбивался и дрожал, в глазах блестели слезы.
– Конечно, – доброжелательно произнес Саша, удивляясь, почему его брат и Мещерский стоят с каменными физиономиями. – На самом деле чаепитие должно состояться в Китайской деревне, в шахматном домике, а вовсе не в китайской беседке.
– Ох, господи… – простонала Мари. – Я безнадежно опаздываю, я пропала!
– Ничего страшного, идемте с нами, – пригласил Саша. – Мы скажем матушке, что задержали вас. Правда, Никса? Правда, Вово?
– Я бы посоветовал Марии Элимовне поспешить, – холодно сказал Никса. – Опаздывать дважды в неделю… в глазах матушки этому не может быть извинения.
– Да, Мари, – пробормотал Мещерский, – тебе лучше бежать, да побыстрее.
Девушка сделала реверанс, повернулась, подхватила юбки и ринулась вперед, раскачивая из стороны в стороны кринолин и быстро-быстро мелькая маленькими ножками, обтянутыми ажурными чулочками и обутыми в красные туфельки.
Зрелище, надо сказать, открывалось премиленькое, однако доставило оно удовольствие одному Саше. Мещерский скептически усмехнулся. Никса равнодушно отвел взгляд.
Наконец девушка скрылась за поворотом дорожки, и Саша повернулся к своим спутникам.
– Бедняжка! – воскликнул он. – А как получилось, что она опаздывает второй раз?
Наступила пауза, потом Мещерский, не дождавшись, чтобы Никса заговорил, произнес:
– Моя кузина весьма рассеянна. Впрочем, я не договорил про Павла Демидова.
– Да, в самом деле, – сказал Никса.
– Его научили, разумеется, играть в карты; приходила играть молодежь без денег в кармане; выигравши, брали сотни и тысячи рублей с Павла. Проигравши, записывали на мелок или отыгрывались, при полном его равнодушии к проигрышу и к выигрышу. Обыгрывали его в бильярде, подсовывали ему пяти– и десятитысячных рысаков, веселые ужины у Бореля. Для Бореля Демидов был божеством! И действительно, кроме счетов за ужин, ежегодно Павел платил ему огромные деньги за битые зеркала и проткнутые картины, причем в счетах зеркала всегда оказывались венецианскими, а картины – «рафаэлями».
– Фу, какая мерзость, – поморщился Саша.
– Да, люди безжалостны, – заметил Никса. – А господин Демидов, что и говорить, человек излишне добрый.
Саша посмотрел на брата. Почему у Никсы вдруг испортилось настроение? Чем ему так не понравилась очаровательная Мари Мещерская? Никса чувствовал встревоженный взгляд брата, но объясняться не желал. Может, просто показалось, что Мари Мещерская строит ему глазки? Собственно, Никсе часто приходилось перехватывать влюбленные взоры молоденьких фрейлин, но он не имел охоты отвечать даже на самые искренние из них, а уж тем паче столь деланые, как те, которые бросала на него Мари. Она попалась им с Вово в понедельник в Висячем саду и тоже уверяла, будто перепутала место чаепития. Они довели ее до Агатовой комнаты, где уже восседала за столиком императрица со своими фрейлинами. Вово благоразумно сбежал, а Никсе не удалось, он вынужден был остаться, и пил чай, и пытался быть любезным с дамами и мамá, но ему чудилось, что темно-синие глаза мадемуазель Мещерской так и ползают по нему, так и ползают! Он с трудом удерживал совершенно неуместное и неприличное желание почесаться.
«А может, отец не зря говорит, что мне нужно жениться? Во всяком случае, я буду огражден от подобных взглядов», – подумал он и даже передернулся от отвращения от одной только мысли о браке, о какой-то женщине, которую ему придется держать в своих объятиях и целовать, касаться ее…
Он вспомнил неуклюжую попытку Хренова свести его со своей сестрой. Интересно, Саше ее тоже предложили? А он? Что он сделал? Отказался? Или взял ее?
Спросить нельзя, потому что последует встречный вопрос. А на него нет ответа… Не хочется лгать брату, но невозможно и правду сказать: с того дня, как он лежал с русалкой в траве на речном берегу, другие женщины перестали для него существовать. Она его заколдовала. Он живет лишь мечтой о ней. Вся прочая жизнь напоминает тяжело груженный воз, который он принужден тащить. И только мысли и мечты о ней выводят его на волю, на свободу… Но он прекрасно понимает, что мечты эти напрасны. Русалка она или девушка, которая играла с ним, – никто не позволит ему жениться на простолюдинке. Да будь она даже княжной! Его долг – взять в жены какую-нибудь тощую или дородную немецкую принцессу, а если он умрет при этом от горя и отвращения – ну кому это важно? Кому нужен, кому важен он, Никса? Кто любит его, кроме брата Саши? Для остальных он – всего лишь разменная монета международной торговли.
Внезапно так страшно заломило спину, что Никсу от боли повело в сторону. Но, верный привычке скрывать свои страдания от окружающих, пока они не станут совсем уж невыносимыми, он сделал вид, будто просто споткнулся.
– Я не прощу! Я этого ему не прощу!
Худой, сутулый, с нависшими на лицо волосами молодой человек мерил шагами комнату.
Молодая, очень красивая девушка стояла у огромного настенного зеркала, не сводя глаз с рук камеристки, которая расчесывала ее прекрасные, очень светлые, почти белые волосы. Впрочем, иногда она посматривала на молодого человека и начинала давиться смехом. Тогда камеристка, наблюдавшая за своей госпожой, делала страшные глаза, и девушка спохватывалась, принимала серьезное выражение. Похоже было, что камеристка имеет на нее немалое влияние, несмотря на свое зависимое положение и несмотря на то, что была точно так же молода, как хозяйка.
У камина сидела роскошно одетая дама и не без презрения наблюдала за молодым человеком. Это была баронесса Флутч, его тетка, а красивая девушка с белыми волосами – Анна-Луиза, ее дочь.
– Полно тебе сходить с ума, Адольф-Людвиг! – сердито воскликнула баронесса. – Ты должен думать о том, как расположить к себе сердце великого герцога, а ты строишь невыполнимые планы мести. И кому? Русскому императору!
