Одобрительно хмыкнув, переносчик повернулся к Марии спиной и нагнулся, выставив тощий зад, словно готовился играть в чехарду. Мария неумело взобралась к нему на закорки и брезгливо сморщилась: мокрая куртка нестерпимо воняла псиной! Переносчик подхватил ее под коленки, подкинул повыше, чтоб удобнее было, в пять шагов одолел заболоченную мостовую и ссадил Марию на сухом.
Она торопливо расплатилась, чувствуя себя ужасно неловко: было все-таки что-то непристойное в том, как она лежала на спине у этого человека, а он бесцеремонно хватал ее за бедра. Ждала, что он возьмет деньги и уйдет, однако, сжав монетку в кулаке, он продолжал стоять, хитро посверкивая глазами из-под куртки.
– Ну ты, девушка, проста, скажу я тебе! – изрек он насмешливо. – Откуда только берутся такие индюшки?!
– Что? – не веря своим ушам, прошипела Мария. – Да как ты…
– А вот так! – прервал он поток гневных ее излияний – и вдруг извлек откуда-то серенький шелковый мешочек, туго перетянутый алой тесемочкой, подбросил его на ладони.
Мария, забыв всякий стыд, задрала юбки, нагнулась, оглядывая себя. Мешочек с драгоценностями, подшитый к изнанке, так старательно, так надежно спрятанный, исчез… нет, не исчез, это его держал в руке переносчик!
Мария бессильно уронила юбки и закрыла лицо руками. Слёз не было, – ее сотрясала дрожь отчаяния и лютой злобы на себя. Много ей приходилось слышать о сверхъестественной ловкости рук парижских fripons
[67], однако почему-то и в голову не приходило, что она сама когда-нибудь станет жертвой одного из постояльцев Двора чудес
[68]. За несколько минут, что переносчик держал ее на спине, он умудрился срезать драгоценный мешочек. Господи, матушкины серьги, кольца, фамильные строиловские бриллианты! Да нет, не могло такое случиться с нею, с Марией, не могло! Она в ужасе замотала головой – и замерла, когда рука грабителя коснулась ее плеча.
– Да ладно тебе, – тихо произнес он; и даже в том состоянии, в каком была сейчас Мария, ее вдруг задела за сердце нотка нежности, прозвучавшая в этом хриплом, пропитом голосе:
– Не убивайся так. Возьми свои цацки – я пошутил!
Переносчик сунул ей в ладони мешочек и покрепче стиснул на нем ее пальцы.
Мария уставилась на него с изумлением, чувствуя, как глаза неудержимо наполняются слезами. Черная, сгорбленная фигура расплывалась, но Мария не в силах была разжать стиснувшие мешочек руки и утереть слезы.
– Я просто хотел тебе показать, что бывает, когда разевают рот! – словно сердясь на себя за свою доброту, прохрипел переносчик. – Ты в «Mont de Piété»
[69] идешь – так гляди в оба глаза! Ребята там такие – ловчее меня! Гляди, на этой горе ноги не переломай!
И, наставительно погрозив Марии грязным пальцем, он прыгнул за угол, исчез; а молодая женщина еще какое-то время стояла столбом, прижимая к груди заветный мешочек и унимая судорожный, нервный смех: вор-карманник предостерегает свою жертву против воров-процентщиков! О Париж, Париж, нравы твои неисповедимы!
Однако, надо признать, решимости идти в «Mont de Piété» у нее поубавилось. Но что делать, что же делать?! Николь ни за что не хочет ждать… А, ладно, бог не выдаст, свинья не съест! И Мария, быстро перекрестившись, толкнула тяжелую дубовую дверь.
* * *
Мария очутилась в просторном, очень светлом и чистом помещении, стены которого были обшиты дубовыми панелями и затянуты зеленым сукном. Вдоль стен стояли внушительные шкафы, а за конторками что-то строчили гусиными перьями несколько писцов, до того поглощенных работою, что никто из них даже головы не поднял при появлении Марии. Дела в ломбарде, очевидно, шли пребойко! Одна из пяти выходивших в залу дверей медленно отворилась, и в узенькую щель проскользнула высокая черная фигура.
– Чем обязан? – отрывисто, без поклона, обратился незнакомец к Марии, пренебрежительным взглядом окинув ее гладко причесанные и убранные в простенький чепчик волосы, поношенное платье и носки сабо, выглядывавшие из-под отсыревших юбок.
– Мне бы хотелось получить деньги, – пробормотала Мария севшим голосом.
Внешность человека, стоящего напротив, произвела на нее сильнейшее, пугающее впечатление!
Был он очень высок и худ, вернее, узок – напоминал черный карандаш; голову же имел маленькую, с непомерно большим, уродливо выпуклым лбом, глубоко посаженными черными глазами и крошечным носом. Окладистая черная борода несколько уравновешивала нижнюю часть лица со лбом. Тонкие губы его были почти не видны в густой растительности; голос же казался глухим и невыразительным, словно он заблудился в пышной бороде и оттого слышался как бы издалека.
Заметив, как уставилась на него Мария, ростовщик передернул плечами: наверное, понял, какое впечатление произвел своей внешностью, – а потому заговорил еще невнятнее и пренебрежительнее:
– Должен предупредить: просто в долг у нас вы не получите ни су! Надеюсь, у вас есть заклад?
– Какой дурак пойдет в ломбард без заклада? – огрызнулась Мария. Конечно, она рисковала «повысить процент» неприязни к себе у этого ростовщика, однако пора было поставить его на место. – Вы не представились, сударь.
Какая-то искорка живого чувства промелькнула в безучастно-черных глазках ростовщика, и, для приличия помедлив, он снисходительно кивнул:
– Помощник директора Виданжор – к вашим услугам, мадемуазель… мадам?
– Мадам, – сказала Мария, едва сдержав нервический смешок: было что-то почти неприличное в том, чтоб в ломбарде, в этом вместилище тайных человеческих трагедий, работал человек с такой фамилией!
[70]
– Ну хорошо, мадам… а как дальше? – с шутовским почтением склонился перед нею Виданжор, но Мария покачала головой:
– Это не имеет значения. У меня большой заклад, но и сумма мне нужна тоже немалая.
– Какая?
Мария посмотрела на него испытующе, потом окинула взглядом склонившихся над конторками писцов. Почудилось ей или дружный скрип перьев и в самом деле притих?
– Нет ли здесь другой комнаты? У меня важное дело.
– Комнату с кроватью? – издевательски уточнил Виданжор. – Извините, но натурой мы не берем!
От конторок донеслось приглушенное хмыканье, однако минуло не меньше минуты, прежде чем до Марии наконец дошло, что имел в виду ростовщик.
Ладони так и зачесались – дать мерзавцу хорошую оплеуху, но вдруг вспомнился переносчик, требовавший заранее показать деньги, – и Мария с трудом удержалась от смеха. Да что это у них у всех одно на уме?! Верно, и впрямь много развелось женщин, готовых заплатить собою за все, что угодно, а ежели Марию приняли за одну из них, то не обижаться надо, а радоваться: выходит, маскарад ее удался как нельзя лучше.
