– Вы что же, знаете химию?
– Ой, давайте скорее, скорее же! – Мария с трудом подавила раздражение.
Как он удивился! Кем же он ее считает? Полной идиоткой? Настроение вовсе испортилось.
– Мне и в самом деле пора идти, – сказала она. – Вы уж тут сами как-нибудь…
– Что?! – шепотом возопил Корф. – У меня ведь не четыре руки! Держите стекла как можно крепче, а я буду читать.
Ничего не поделаешь, пришлось повиноваться. Не прошло и минуты, как поверхность листа покрылась бледно-зелеными ровными строчками. Текст был едва заметен, однако Корф велел Марии отодвинуть свечи подальше, опасаясь повредить бумагу, – и принялся читать, щурясь, сосредоточенно шевеля губами и порою прикрывая глаза рукой. Мария не могла видеть, что там написано, однако, судя по изумленно-сосредоточенному лицу Корфа, он находил для себя много важного и интересного. Пробежав глазами один листок, Корф принялся за другой.
– Неужели вы что-то запомнили? – недоверчиво спросила Мария и была поражена печалью, промелькнувшей в синих глазах Корфа.
– У меня абсолютная память. Я могу любую книгу запомнить от корки до корки, прочитав лишь единожды. И потом немалые усилия приходится прилагать, чтобы забыть ее. Случается и такое, что забыть невозможно…
Он вновь обратился к чтению, а Мария стояла, будто окаменевшая, ощущая лишь боль от этого мимоходом брошенного намека.
– Ну, вот и все, – проговорил наконец Корф, разнимая стекла. – Теперь я вставлю на место акварели, а вы уходите побыстрее. И постарайтесь появиться в зале незаметно, не привлекая к себе внимания. Затеряйтесь в толпе.
– Ну да, я постараюсь не сорвать с петель дверь или не уронить ненароком клавикорды, – огрызнулась Мария.
Корф, насупившись, склонился над акварелями.
Ох, ну почему, почему они должны разговаривать друг с другом в таком тоне?! Мария едва сдержала слезы.
Она сложила аккуратной стопочкой «чистые» листы, только сейчас сообразив, почему они были так немилосердно согнуты, – чтобы поместились в ридикюле. Затем поставила на место подсвечники и сунула ридикюль под подушку кресла.
– Идите же! – прошептал Корф, вешая акварели.
– Рада бы, да не могу, – усмехнулась Мария. – Мне предстоит закрыть за вами окно. Вам вряд ли удастся задвинуть изнутри задвижки, когда будете сидеть на дереве.
– О, черт! – Корф хлопнул себя ладонью по лбу.
«Жаль, что не кулаком, – мысленно усмехнулась Мария. – Глядишь, немного поотшибло бы твою абсолютную память!»
Тут она еще кое-что вспомнила и, подбежав к камину, сунула в уголья тот самый клочок с подписью Мунника. Исчезнувший было текст медленно проявился вновь.
– Что это вы делаете? – раздался голос Корфа, и Мария, оглянувшись, наконец-то нашла на его лице то самое выражение полнейшего недоумения, которое уж отчаялась увидать. Чувствуя себя за многое вознагражденной, она лишь презрительно передернула плечами, не удостоив барона ответом: хороши будут они оба, если баронесса, воротясь, найдет обрывок брошенного в огонь письма лежащим на столе!
– Ах, да! – снова хлопнул себя по лбу Корф, и Мария не удержалась от злорадного смешка.
На том они и расстались. Как два врага, временно заключившие перемирие, однако ни на миг не забывавшие, что находятся в состоянии войны.
* * *
Когда Мария подошла к двери, ведущей в гостиную, она с изумлением услыхала, что часы бьют восемь раз. Неужто всего двадцать минут назад она покинула гостиную? Господи, кажется, год, ну, месяц сомнений, мучений, терзаний миновал! И слава богу, что время имеет свойство растягиваться и сжиматься: есть надежда, что никто не заметит ее отсутствия…
Не тут-то было! Первым, кого увидела Мария, проскользнув в гостиную, был Сильвестр. Он только что усадил свою ослепительную сестру в золоченые кресла и намеревался присесть возле нее на столь же роскошный стул, как вдруг бросил нечаянный взор на дверь – и увидел Марию. Лицо его вспыхнуло полымем, он покачнулся – и плюхнулся мимо стула, который с грохотом рухнул рядом. Истошно залаяли три болонские собачки, доселе мирным пушистым клубком спавшие в уголке, а Сильвестр, сидя в нелепой позе на полу, все не сводил зачарованного взора с Марии, словно она была змеей, а он – загипнотизированной лягушкой. Всполошенная публика невольно проследила за направлением его страстного взгляда, и всяк увидел Марию, которая замерла на пороге, вцепившись в ручку двери, так что теперь только полнейший идиот не сообразил бы, что одна из гостий куда-то выходила… куда? И зачем?
Мария готова была убить Сильвестра – или сама сквозь землю провалиться, однако в сей момент затянутая в черное испанка у рояля пронзительно закричала о любви Орфея и Эвридики (опера Глюка была необычайно популярна в те времена!) – и любопытство общества несколько погасло.
Мария пробежала через залу и покорно села на тот самый злополучный стул, который придвинул ей Сильвестр, подскочивший с полу с проворством ваньки-встаньки. Окинула взором гостиную, намеренно и мстительно не ответив на обеспокоенный, вопросительный взгляд Симолина.
Ничего, пусть подождет, помучается неизвестностью! Это ничто в сравнении с теми мучениями, которые пришлось испытать ей в присутствии Корфа. Главное, посол ведь обещал!..
Обойдя взором Симолина, как пустое место, Мария продолжала оглядывать присутствующих. О счастье! Этты Палм нет! Она опять куда-то исчезла. Даст бог, уход и приход русской гостьи останется незамеченным.
Мария перевела дыхание. От сердца немножко отлегло, в голове прояснилось, и она с жалостью вспомнила, как Корф только что висел, цепляясь за подоконник, готовясь прыгнуть в сад с высоты второго этажа. «Осторожнее, ваше плечо!» – хотелось воскликнуть Марии, да, благодарение господу, хватило ума промолчать.
– Она появилась всего на минуту и почти тотчас опять ушла, так что успокойтесь, – сухая, смуглая рука Гизеллы д’Армонти стиснула запястье Марии. – И, ради всего святого, успокойте моего брата! У него такой вид, будто он собрался покончить с собой! Взгляните только…
Мария оглянулась.
Да, Сильвестр и впрямь выглядел плачевно: на бледном, вовсе белом лице глаза казались черными безднами, наполненными тоской и мукой.
– Он любит вас до беспамятства! – горячо прошептала Гизелла. – Я никогда его таким не видела, это же просто безумие, безумие!
– Вы так любите брата? – шепотом спросила Мария; она взглянула на мадьярку, и ее поразила страстная, прямо-таки фанатичная нежность, горевшая в прекрасных глазах графини д’Армонти.
– Люблю?! Мало сказать! Мы с ним родились в один день, с разницей в полчаса, хоть и неполные близнецы. Я ему жизнью обязана: еще в детстве он спас меня, когда я тонула в озере. И я за него жизнь отдам, пойду за него на преступление… – Голос Гизеллы оборвался коротким, сухим рыданием, и минуло какое-то мгновение, прежде чем она снова смогла заговорить.
