— Дочь моя, где ты была?
Имоджин хотела ответить, что его это не касается, но ужаснулась собственной дерзости. А потом она вспомнила о данном Фицроджеру обещании избавиться от капеллана, и у нее подогнулись колени.
Когда рядом с ней был Фицроджер, ей казалось, что она легко справится с любыми трудностями. Но теперь, нос к носу с отцом Вулфганом, она оробела.
— Я проверяла наши кладовые, святой отец, — ответила она.
— Тебя искали повсюду и не могли найти. Милорду Ланкастеру угодно было с тобой поговорить. Ты не имеешь права отказать ему в этой просьбе.
— Не имею? — Что за новости? С каких это пор Вулфган оказался на побегушках у Ланкастера?
— Он — богобоязненный человек, — заявил отец Вулфган. — Он не алчет крови и братоубийственной войны. Он щедрой рукой жертвует на святые дела. Если бы он стал твоим покровителем, то непременно нашел бы место на своей земле для нового монастыря, где святые люди вели бы чистую жизнь, угодную Господу!
У Имоджин вырвался тяжелый вздох. Вот, значит, как. Даже святой отец Вулфган имел в этом деле свою корысть. Уж не рассчитывал ли он стать аббатом в новом монастыре? Впрочем, это давало кое-какую надежду на решение ее проблем.
— Возможно, лорд Фицроджер тоже сумеет найти для вас такое место, — сказала она.
— Он извращает все, к чему прикасается! Я сам был свидетелем того, как он уволок тебя в свое логово, когда еще не село солнце и тьма не покрыла все грехи этого мира!
— Мы играли в шахматы! — выпалила Имоджин, готовая на все, лишь бы прекратить этот отвратительный разговор.
— Шахматы? — Он недоверчиво впился в нее взглядом.
— Да! — Имоджин знала, что не выдержит нового покаяния и литании. Уж лучше встретиться с графом. — Я побеседую с лордом Ланкастером в саду, — отчеканила она. — Пожалуйста, передайте ему это.
Вулфган сердито прищурился: он не привык получать от нее приказы. Но наконец молча благословил ее и вышел.
Господи, ну как прикажете ей объявить Вулфгану, что ему отказано от дома, если в его присутствии Имоджин всякий раз чувствует себя беспомощным ребенком? Было бы гораздо легче поручить это Фицроджеру, но она понимала, что должна все сделать сама. Только сначала ей предстояло выдержать сражение с Ланкастером.
Это было любопытно и в то же время опасно: граф явно не собирался признавать свое поражение. Могло ли быть так, что он заподозрил правду? Не проболталась ли она отцу Вулфгану? Не дала ли ему повод догадаться, что их брак не завершен?
Она была уверена, что не говорила об этом.
Значит, теперь нужно убедить в этом Ланкастера.
Имоджин вытерла вспотевшие ладони о платье и позвала Элсвит. Девочка явилась бегом, и она приказала ей проверить, не осталось ли пятен грязи и пыли у нее на щеках или на одежде. Еще утром Элсвит расчесала ей волосы и заплела в две тугие косы с шелковыми лентами, но теперь Имоджин получила возможность одеваться, как замужняя дама, и покрыла голову вуалью, закрепив ее тяжелым золотым обручем.
Затем медленно и величаво, как и полагается хозяйке замка, она спустилась в сад.
Этот сад был заложен еще матерью Имоджин на небольшом квадратном клочке двора, примыкавшем к самой цитадели. Лорд Бернард не жалел денег на его содержание в память о дорогой усопшей супруге, и тетя Констанс тоже любила ухаживать за ним. Имоджин нравилось гулять в саду, но и только. Она не очень разбиралась в растениях и не любила пачкать руки.
Но сад этот был своего рода символом будущего. Кэррисфорд выживет, несмотря на невзгоды и трудности, а вместе с ним выживет и она. Ведь не напрасно ее называют Цветком Запада! А горе и опасности научат ее быть сильной…
— Ага, вот вы где!
Имоджин обернулась, едва успев скрыть недовольную гримасу, и увидела Ланкастера. Он неторопливо шагал по дорожке, и вид его был солидным и внушительным. Редкие волосы тонкими колечками обрамляли одутловатое лицо. Имоджин отошла подальше от садовников, так как не ожидала от предстоящей встречи ничего хорошего.
Граф удивил ее. Высокомерный гнев, прозвучавший в первой его фразе, пропал без следа, когда он произнес:
— Имоджин, дорогое мое дитя! Как тяжко тебе пришлось в эти дни! — Он простер ей навстречу свои мясистые руки, и Имоджин по старой привычке покорно упала в его объятия.
Он прижал ее к груди. Его руки были мягкими, горячими и липкими от пота, совсем не похожими на другие руки…
— Я был поражен до глубины души, когда услышал о безвременной кончине лорда Бернарда, моя дорогая! Я был уверен, что это лишь незначительное недомогание и что мой врач без труда поставит его на ноги… — Он даже потер глаза, хотя Имоджин отлично видела, что в них нет ни слезинки. — Но как только мастер Корнелиус сообщил мне, что здесь случилось, я помчался сюда, не медля ни секунды!
— Это было потрясением для всех нас, — промолвила она, направляясь к мраморной скамье. Отец утверждал, что эта скамья сохранилась в Кэррисфорде еще со времен римского владычества.
Это было его любимое место.
Она села, и Ланкастер устроился рядом, так широко расставив ноги, что их колени соприкоснулись. Прежде они много раз сидели точно так же, однако Имоджин не тревожила эта близость. Сейчас она с трудом подавила желание отодвинуться на самый край скамьи.
— Ужасным потрясением, — подхватил он, фамильярно похлопав ее по колену. — И еще больше меня потрясла новость, что на тебя напали. Детка, как им удалось заставить тебя выйти замуж за этого ужасного человека?
— На меня напали не они, а лорд Уорбрик. — Имоджин гневным жестом обвела свой сад. — Он разорил Кэррисфорд.
Лишь легкий прищур выдавал снедавшее его нетерпение, и Имоджин напомнила себе, что должна быть чрезвычайно осторожна. Ланкастер очень умен, и его не обведешь вокруг пальца.
— Но ведь Кэррисфорд неприступен, Имоджин! Как же Уорбрику удалось сюда проникнуть?
— По-вашему, это мы его впустили? Что за безумная мысль! Думаю, здесь не обошлось без предательства! — Она не видела причин делиться с ним своими подозрениями. — Мы предполагаем, что кто-то из монахов, попросивших у нас убежища, оказался самозванцем и оглушил часовых у ворот.
— Но лорд Бернард писал мне, что на время своей болезни приказал запереть Кэррисфорд наглухо, — задумчиво произнес Ланкастер.
— Так оно и было. Но монахи уже обосновались в замке, когда мой отец заболел. Они прожили у нас несколько дней. Они шли в Вестминстер, но один из них захворал в пути. Каждое движение причиняло бедняге ужасную боль, и святой отец выпросил у лорда Бернарда позволение оставить его здесь, а не переносить в Гримстед. Мой отец всегда… всегда проявлял великодушие к святым отцам.
— Совершенно верно, — машинально процедил Ланкастер, думая о чем-то своем. — Но, девочка моя, тогда становится ясно, что эта трагедия была заранее кем-то спланирована!
