Уорбрик не был трусом. Он ринулся было напролом, но был отброшен копейщиками и снова стал мишенью для лучников.
Он ревел, крутился на месте и с яростью кидался на своих врагов, как взбесившийся зверь. Наконец последняя стрела угодила ему в грудь, и он рухнул на землю с глухим стоном.
И наступила тишина.
Чувствуя, как к горлу подступает тошнота, Имоджин резко отвернулась, не желая быть свидетельницей мучительной агонии. Интересно, что с ней сделает ее муж? Она скорчилась от горьких рыданий. Она подняла руку на Фицроджера ради того, чтобы не допустить бессмысленного самоубийства, которое он считает поединком чести!
В глубине души она ждала, что он набросится на нее, чтобы сорвать на ней холодную ярость, но он лежал на земле связанный. Похоже, он до сих пор не пришел в себя.
— Мне пришлось еще разок легонько его двинуть, — покаялся Реналд, качая головой. — Черт побери, Имоджин! Я и не знаю…
— Я т-тоже н-не знаю… — пролепетала она, зябко обхватив себя за плечи. — Ты ведь н-не очень туго его св-вязал, правда? Его раны…
— Я связал его так, чтобы удержать на месте, — успокоил ее Реналд. И угрюмо добавил: — Надеюсь. И еще я тешу себя мыслью, что он хоть чуть-чуть пожалеет, когда разорвет тебя на куски.
— Он б-будет так зол? — Имоджин в ужасе зажала рот ладонью.
— Понятия не имею, насколько он будет зол. До сих пор с ним не случалось ничего подобного. Однако мой план состоит в том, чтобы доставить тебя под конвоем в Клив, пока он будет спать под действием сонного зелья. Ну а потом нам останется уповать лишь на то, что раны не позволят ему ринуться в погоню сразу, как только он очнется.
Имоджин хотела бы сама выхаживать своего раненого мужа, но ее еще не окончательно покинул здравый смысл.
— Да, думаю, так будет лучше, — слабо проговорила она. — Но пожалуйста, развяжи его, как только появится возможность.
Реналд начал отдавать приказы. Первым делом они закопали труп Уорбрика, затем Имоджин под конвоем повели в лес, где были спрятаны лошади. У нее подгибались колени, а в глазах стоял туман. Она тряслась и стучала зубами и ничего не могла с этим поделать.
Что теперь с ней будет? Ей здорово повезет, если он не забьет ее до смерти. Но больше всего она боялась, что он ее бросит.
Реналд раздобыл для нее глоток вина и теплую накидку, но медлить было нельзя, и они с шестью охранниками поскакали в Клив, пустив коней стремительным галопом.
Имоджин умудрилась не вывалиться из седла, но упала в обморок, как только сошла на землю, и очнулась уже в постели в Кливе. Ее тело болело, а сердце сжималось от горя.
Помня, что натворила, она с большим удовольствием вообще не открывала бы глаз, но деваться было некуда. Она слегка приподняла веки, а потом осмелела и исподтишка осмотрелась. Она была уверена, что увидит Фицроджера, с нетерпением ждущего возможности сорвать на ней свой гнев. Как только Имоджин убедилась, что его здесь нет, она совсем упала духом, решив, что с ним случилось несчастье.
Он слишком слаб, чтобы передвигаться.
Он умер от ран.
Он больше не хочет ее видеть.
Имоджин отвернулась к стене и разразилась рыданиями. Она словно наяву слышала его слова: «Позволю себе надеяться хотя бы на то, что ты не будешь плакать из-за меня, однако боюсь, что этого не избежать». Вряд ли тогда кто-то из них мог предположить, что она будет оплакивать разлуку с ним.
Имоджин заснула — вернее, от изнеможения провалилась в забытье — и проспала до вечера, очнувшись в таком же отвратительном состоянии тела и духа. На этот раз, однако, она не ударилась в слезы, а попыталась преодолеть усталость и отчаяние и вернуться к жизни.
Когда Имоджин села, морщась от боли во всем теле, она обнаружила, что возле ее кровати кто-то оставил хлеб и эль. Хлеб уже слегка зачерствел, а в эль попали мухи, но она все равно поела и напилась.
Затем она осмотрела самые больные места. Ступни снова не давали ей покоя, а некоторые раны опять сочились сукровицей. Ничего страшного. Теперь ей некуда спешить.
Дальнейший осмотр выявил огромное количество синяков и ссадин, причем по большей части она даже понятия не имела о том, когда успела их заработать. Но хуже всего дела обстояли с лицом. Она осторожно ощупала челюсть, куда пришелся жестокий удар Уорбрика. Можно было не сомневаться, что там красуется здоровенный синяк. Ее пальцы обнаружили еще одну рану и прошлись по запекшейся крови в том месте, куда попал осколок лампы.
С ее уст слетел жалобный стон. Она поспешно закрыла рот, не желая выдавать свою слабость, но ничего не смогла поделать со слезами, катившимися по щекам.
Какая-то женщина заглянула в дверь и вошла в комнату.
— Батюшки, миледи, да что это вы! О чем плачете? Ведь все у нас теперь хорошо!
Такое простодушие показалось Имоджин смешным, но ей удалось подавить истерический хохот.
— Мое лицо! — посетовала она.
— Да уж. — Служанка средних лет сочувственно скривилась. — Ему уже никогда не быть прежним. Но как только синяки сойдут, станет гораздо лучше, вот увидите. Я попрошу у старой Марджори немного ее бальзама. Это вам поможет. — Она подошла к кровати и забрала пустую кружку и тарелку. — Ну а теперь, миледи, не желаете ли принять ванну?
Имоджин обнаружила, что, хотя ее и раздели до нижней рубашки, все ее тело заскорузло от грязи и крови. А волосы превратились в огромный жирный колтун. Вдобавок от нее разило кровью.
— Да, — кивнула она.
Когда служанка вышла, Имоджин осторожно спустилась с кровати и осмотрела себя. Она с отвращением скинула безнадежно испорченную рубашку и закуталась в простыню. Думая, что эта рубашка теперь не сгодится даже на тряпки, Имоджин обратила внимание на небольшое пятно крови на подоле.
Никто другой не придал бы значения этому пятну среди прочих пятен, но Имоджин знала, что это — свидетельство того, что их брак наконец завершен. Она села, прислонившись к спинке кровати, и задумалась, не выпуская рубашки из рук. На несколько кратких мгновений, в минуты самого черного отчаяния, она успела изведать счастье. Фицроджер открылся перед ней так, как вряд ли открывался перед кем-то еще. Он ей доверился.
А она его предала.
Потому что иначе, как предательством, ее поступок назвать было нельзя.
По закону рыцарской чести она не имела права препятствовать поединку.
Однако она знала, что и сейчас не поступила бы иначе. Если бы ей хватило храбрости, она ударила бы Фицроджера и во второй раз. Вот чего ей не хватало в эту минуту — так это отчаянной бесшабашности, просыпавшейся лишь тогда, когда смерть подступала к ней слишком близко.
Слуги внесли в комнату ванну — ту самую ванну, в которой она мылась во время своего первого визита в Клив. Она и тогда выглядела не лучше, с грустью подумала Имоджин. Прежде чем налить воду, ванну выстелили мягкой чистой тканью. Имоджин получила полную меру испуганных восклицаний и сочувственных вздохов по поводу своих синяков и ран.
